Берт Стайлз - Серенада большой птице

Он крепко пьян, ясный взор смерти читаешь в его глазах.

— Ау, у тебя все тип-топ? — спрашивает этот второй пилот.

— Похоже на то, — отвечаю полусонно.

От него больше слова не дождешься, стоит да хохочет, и комната полна этим хохотом, вся дрожит.

Бомбардир и штурман утаскивают его в постель. Бомбардир после этого возвращается и рассказывает:

— Крошка наш не в себе. Долго не протянет. Слишком много ви­дел, как товарищей сбивало.

Свет погас, я лежу, сон не идет.

Страха во мне нет. Просто удивляюсь, зачем вообще я тут. К этой ночи готовился издавна. Мечтал о ней в дни занятий, листая журнал по авиации. И вот мы готовы идти наутро в бой. Бить немцев.

Вижу теперь: я слабо соображаю, что такое убивать.

Нет во мне чувства такого, как у польских летчиков со «спитфайров»; их мы встретили в Исландии, по пути сюда. У них сурово. Им охота перебить всех немцев на свете. Во мне этого нет. Никогда в меня не стреляли, никогда меня не бомбили. Семейство мое живет на Йорк-стрит в Денвере, за тридевять земель от этой войны.

То, что знаю про войну, все из книг и кино, из статей в журналах, из речей важных персон, которые разъезжали по военным училищам нагонять на нас злость. А ее нет у меня в душе, только в рассудке.

Вся задача — взорвать завтра в Германии как можно больше. С такой-то высоты мне все едино. Не узнать, во скольких женщин и дети­шек попадешь. Я думал об этом и прежде, а в этот вечер особенно. И чем больше думаю, тем уродливей оно видится.

Чего хотелось бы назавтра, так это мчать на лыжах с Болди в Солнечную долину или вышагивать встречь прибою в Санта-Монике, принимать на себя удары волн, а после лежать себе на солнышке весь день.

Вместо того предстоит путь, долгий путь, чтоб помочь сотоварищам размолотить город или завод, производящий бензин или сталь. Куда как плодотворная житуха...

Затем я призадумываюсь о тех восьми ребятах, которые спали на моей койке за последние четыре месяца. Все они или погибли, или по­пали в немецкий концлагерь, или пьянствуют в Швеции, или прячутся в канаве где-то во Франции. Койка от них особо не пострадала. Кро­вать у меня отличная, другой такой я в Англии не имел.

Некий шутник извлекает меня из нее в два часа ночи.

— Подъем! Завтрак в два тридцать, инструктаж в три тридцать,— произносит старший лейтенант Парада.

Кто-то, сегодня свободный, кричит с верхнего этажа:

— Помотайте люфтваффе, вломите им за меня!

В полной темноте добираюсь в столовую. Сияют звезды. Мне зябко.

Перед вылетами кормят в столовке начсостава номер один вместе с полковниками и майорами, с синоптиками, разведотдельцами и прочи­ми наземниками. Пришел я первым, приходится жевать бутерброды и яйца целый час, пока пойдем на инструктаж.

Инструктаж — в длиннющем щитовом бараке. Какой-то майор вста­ет и сообщает, что мы идем на юг, через Кассель к Эшвеге, где немцы ремонтируют истребители, там же у них место отдыха и сборный пункт для вылета на передовые базы. Это место нам показывают на большой настенной карте, дают разглядеть его на аэрофотоснимках, сделанных там недавно. Синоптик показывает, где встретим облачность, диспетчер объясняет, как выруливать на старт.

Полетный строй нарисован на доске, я списываю номера всех ма­шин и кому где лететь. Мы идем в звене справа от ведущего верхнего эшелона.

Штурманы уходят куда-то на дополнительный инструктаж. Сэм идет сменить брюки, я становлюсь в очередь вторых пилотов за снаряже­нием. Стрелки отправляются за своим делом.

Стою в очереди и соображаю, что ждет нас мало веселого. Дадут усиленное сопровождение на весь путь — «сорок седьмые» и «пятьдесят первые» со всех сторон. Но залетим далеко, а немцы там вовсе не же­лают видеть нас над собой.

В складе амуниции толчея, всяк желает одеться в том же месте в тот же час. Я выбрал электрокостюм, поскольку терпеть не могу теплое белье. Надеваю форму, на нее летний летный комбинезон, сверху кожа­ную куртку и, наконец, надувной спасательный жилет.

Вспотел я, едва начав облачаться, а ко времени, когда выволок бронекуртку и парашют на тропинку, пот, чувствую, сбегает по коленям и ползет по пяткам.

Остальные из нашего экипажа еще возятся в складе, так что мы с Кроуном, улегшись на парашюты, оба разглядываем звезды. Снова есть время подумать.

Привет тебе, госпожа Удача. Ты где-то в этой сини. Проходишь ря­дышком; со мной, значит, обойдется благополучно. Рассказываю ей, куда мы отправляемся, да ей наверняка это уже самой известно.

Все вовремя собрались, и грузовик везет нас к самолету. Каждый разговорчив и смешлив. И я вроде бы изготовился, ведь столько вре­мени ждал этого случая.

Льюис усердно прилаживает свои пулеметы в турели, а я заталки­ваю под кресло бронекуртку, дабы была под рукой.

— Черт подери, — бормочу, — туго с местом для этой дряни.

— Не беда, — откликается он.

Не могу найти свой шлем, куда-то делась одна перчатка. Бэрд и Бенсон устанавливают пулемёты в носу самолета. Лишь Сэм на высоте положения. Стоит в сторонке и болтает с кадровиком, пока не кончится наша возня.

Поведем мы чей-то, не наш самолет, зовется он «Мамонька-кисонь­ка». Навожу фонарик на смуглую даму без бюстгальтера, изображен­ную на борту, и делаю вывод, что художников на базе недобор.

Вместе со Спо проверяю подвеску бомб, и комбинезон рвется на спине, пока ползаю в бомбовом отсеке. Мы набрали десять пятисоток, больших тупорылых уродин. Похлопал одну по боку, от нее исходит холод и мертвенность.

Когда все пулеметы на местах, мы снова сбиваемся вместе у хво­ста. Вспоминается раздевалка старшеклассников перед бейсболом, толь­ко нервов поменьше.

Кроун говорит:

— Авось эти подлюки сунутся с моей стороны.

Шарп:

— Авось они из постельки не вылезут.

Бийч вовсе помалкивает. Парень он сонный, старше нас всех. Но порою кажется мне ближе остальных, ведь он из Денвера.

Я раздаю леденцы, жвачку и провизию.

— Ну вот, — Сэм крякнул, — наш первый. Надо отлетать его хо­рошенько.

Каждый глядит молодцом, волнуется малую малость, чуть устал от подготовки к вылету.

Моторы заводим в шесть. Они вступают по очереди: «Дай пер­вый». — «Есть первый», «Дай второй». — «Есть второй»... Хорошие у нас двигатели...

Уже заметно развиднелось, когда мы становимся в предстартовую позицию. Кругом «крепости». Смотрятся не очень-то грозно, пока сидят на хвостовых колесах. Много новых, серебристых, но все-таки боль­шинство машин старой грязно-буро-зеленой раскраски, как и «Мамонь­ка-кисонька».

Рулим на взлетную полосу, все в норме, нам дают зеленый. Слежу за приборами, называю скорость, и Сэм гонит по полосе. Нас трясет, пока стрелка не доходит до 120, тут Сэм берет вверх, и мы в воздухе.