Берт Стайлз - Серенада большой птице

Били изо всех пулеметов, повсюду вились истребители и ворочались «крепости», огневые трассы полосовали небо.

— Как вы там? — спросил Сэм. — Никто не ранен? Хвостовой стре­лок? Центральный?.. Где они там? Радист? Что там, черт возьми, поза­ди происходит?

— Сэм! — срываясь на крик, отозвался Шарп. — Можете вы, ради бога, заткнуться?!

Сэму стало ясно, что все в порядке.

«Мессеры» сделали еще два боевых захода и несколько ложных, с боков густо шли «сто девятые» и «сто девяностые, карауля какую-ни­будь отбившуюся от строя недобитую «крепость».

И тут на сцену явились дружки — «тридцать восьмые» прямо сверху, и «пятьдесят первые» слева снизу.

Шарп весь взмок от пота. Кроун вытер лоб и взялся за масленку.

После двух полетов на Гамбург к зениткам как-то попривыкли; ко­нечно, маленькие черные клубки досаждали, но били не очень-то при­цельно, так что угроза расквасить нам нос была от них невелика.

С экипажем Сэма люфтваффе больше не связывались, однако впереди идущие сообщили, что стервятников прибавилось.

— Проверка, — вызвал Сэм. — Все на месте? Первый в порядке? Второй в порядке?

Все откликнулись.

— У нас небольшая пробоина в правом стабилизаторе, — доложил Кроун. — Но так, чепуховина.

— Боже милостивый, как же это мы? — вопрошал Шарп. Руки у не­го тряслись, пот сбегал по спине. Он отключил обогрев, но все равно истекал потом.

Сэм пополз осмотреть бомбовый отсек. Кроун ласково обхаживал свой пулемет. Бийч все охал над своей турелью.

— Эй, Кроун, — позвал Шарп. — Довел ты, наверное, сегодня свою железяку.

Все целы. Ни одного серьезного повреждения.

Но Сэму не верилось. Может, вот-вот крыло отвалится или еще что.

— Есть курево? — спросил он Росса.

У того оказалось пропитанная потом пачка «Лаки Страйк». Осталь­ные тоже потянулись за своими.

Снижение прошло успешно. Над проливом строй стал держаться сво­боднее.

В двенадцать Оутс сказал, что можно снять маски и отдохнуть.

Англия появилась точно по времени и курсу.

— Все как но плану, — отметил Парсонс. Это были его первые слова за день.

Встречаемся на разборе. У ребят вид, будто не спали год. Налегают на виски. Много говорят, размахивая руками, много пьют кофе, макая в него сдобу, и стараются ухватить как можно больше стопок.

Джон Нильсон, наш с Сэмом побратим, ведет разбор, но ответов до­биться никак не может: если кого и удается настроить на вразумитель­ный отчет, кто-нибудь из неучаствовавших, вроде меня, облапит бедола­гу и начнет выспрашивать, тряся: правда, что прибили пятерых гаде­нышей?

— Может, и шесть, — говорит Шарп. — Льюис заявил только одного, а подбил двух.

— Очень возможно, — соглашается Льюис.

— Ну вот и заяви, — подучивает его Шарп.

В конце концов начальник разведотдела наводит порядок, и нам те­перь приходится стоять в дверях и оттуда слушать, как Сэм расхвали­вает свою команду.

Каждую секунду кто-нибудь встревает:

— Ну, думаю, все, попались...

Или:

— А я чуть не вывалился из люка.

Или:

— Ты-то заметил, как вспыхнул гаденыш?

Или:

— Видели бы вы нас тогда!

Одним словом — бедлам.

Шарп выходит после разбора почти раздетым, отчаянно толкуя о чем-то с Кроуном. Подходят двое парней из экипажа Блэка и обнимают их.

— Горячая была у вас работенка, — замечают они,

Шарп смеется:

— Посмотрели бы на ствол моего левого пулемета.

— Скрутило в штопорюгу, — поясняет Кроун.

— Как это ты ловко выразился, — восхищается Шарп.

Но, думаю, Кроун эту фразу откуда-то позаимствовал. Хотя так оно, должно быть, и было, потому как повторяет он ее раза три-четыре.

Оутс выходит, волоча мешок со снаряжением. От виски его совсем развезло. Парсонс идет с ним. Ему надо отдать запись полета.

Когда Сэм входит в оружейную, кто-то говорит:

— Ну и ребята у тебя подобрались!

А кто-то добавляет:

— Сорвиголовы, а не парни.

— Только не надо мне ныть про своих, — говорит Сэм. — Капеллан тут недалеко. А я вам тысячу раз говорил, что экипаж у меня что надо.

Никому он этого не говорил. И не думал даже. Это он теперь так счи­тает.

За окном голубеет небо. На флагштоке— красно-бело-голубое полот­нище.

Красотка по имени Августа

Августа написала Сэму, чтобы спросить, когда у меня день рожде­ния. Сэм решил поглядеть, что она мне пришлет, и назвал ей какое-то число в июне, а потом забыл.

И вот от нее приходит здоровенный кусок мыла, перевязанный бечев­кой, чтобы можно было повесить на шею.

— Какой шик, верно? — замечает Сэм.

— Это уж точно.

Мыло отличное.

Еще она прислала мне жуткую ветчину, суп с вермишелью в пакетах и сыр с отвратительным запахом.

Суп до сих пор жив.

Еще она мне шлет постоянно стихи.

К последнему приписка: «Пожалуйста, не суди строго по нынешним временам и, пожалуйста, не затрудняй свои мозги размышлениями. Ско­ро напишу».

Не могу, конечно, доказать, но думаю, на этот раз авторство ее сом­нительно.

Финита

Они все летают, а я сижу на земле. Для многих налет на Лейпциг — последний перед возвращением.

Бийч должен сделать еще четыре. Росс закончил накануне. А у Бэр­да и у меня еще ровно по дюжине.

Финальный заход обычно делают на бреющем. Идешь на посадку и сразу даешь знать, до чего ты рад, что это был последний.

Но Сэму наплевать, будут знать или нет. Ему главное побыстрей по­садить самолет — и домой. Я бегу рядом и машу им до полной оста­новки.

У Сэма улыбка во всю ширь. Но что-то от радости он не прыгает. На всех напало оцепенение. Я стараюсь их расшевелить, они вроде бы не прочь, но лишь слабо усмехаются и продолжают снимать пулеметы и вы­гружать снаряжение.

После последнего полета каждого положено бросать в воду. Но по­близости нет никакой подходящей лужи.

А Сэм говорит Рою что-то насчет правого нагнетателя.

У Гранта тоже был последний. Вовсю улыбается, но ворчит, что не закончили на бреющем.

— Кажется, лейтенант Бенсон? — обращаюсь к нему.

— А ты никак Берт Стайлз, — откликается он.

— Так у вас всё? — говорю я.

— У нас у всех здесь всё, — подтверждает он. Как и другие, немного задирает нос и чуток не в себе.

И тогда я понимаю, что они еще не могут поверить. Пройдут часы, а может, и дни, прежде чем до них дойдет. Сейчас они просто знают, что всё, но поверят этому гораздо позже. Войдет Порада и станет будить их соседа, а им ни слова, и они поймут: для них всё. Раздастся рев моторов и грохот взлета, а они будут лежать на койке и тогда наконец поверят.

Мы с Бэрдом приходим на склад амуниции первыми и набираем пя­ток шлемов воды.

— Крещу тебя, облезлый ты сукин сын, — говорю я Шарпу; он пы­тается улизнуть, но я все-таки его настигаю и выливаю ему на голову полный шлем.