Светлана Полякова - И улыбнется счастье…

Вот и теперь заела строчка — «пьяный врач… пьяный врач… пьяный врач…», и дальше — «тебя больше нет», и Митя с ужасом смотрел в проем дверей ординаторской, ожидая этого самого врача.

«Прекрати относиться к песенкам как к пророчеству, — подумал он. — В конце концов…»

Дверь и в самом деле открылась, правда, вместо пьяного врача появилась молоденькая девушка — неоперившийся птенец, чуть постарше самого Мити.

— Здравствуйте, — выдавил Митя, поднимаясь. — Я хотел бы узнать об Анастасии Вороновой…

— Господи, — улыбнулась девушка, — надо же — столько народу за нее переживает, а она вся в страданиях. Да выдержит ваша Ася, выдержит! Она девочка сильная. Хотя, конечно, эти подонки постарались…

Она нахмурилась.

— Что, право, за гады, — пробормотала она. — Страшно подумать…

— Я хотел бы ее увидеть, — попросил Митя. — Это возможно?

— Да запросто, — сказала врач, улыбаясь. — Асенька ваша уже вполне сносно себя чувствует. Если она захочет, конечно… Сейчас спрошу.

Он назвал свое имя, и девушка исчезла. Отсутствовала она совсем недолго, по когда вернулась, развела руками и сочувственно вздохнула:

— Увы… Придется вам немного потерпеть. Вы не переживайте, все у вас наладится. Просто ей надо немного прийти в себя, потому что сейчас у нее типичные симптомы жертвы насилия. Ей кажется, что она теперь само воплощение греха и грязи, понимаете? Это часто бывает. Обычно попавшие в такую переделку склонны считать, что отныне недостойны вести нормальную жизнь и общаться с нормальными людьми. Особенно когда жертвой насилия становится такое чистое существо, как ваша Асенька… Ей нужно время, понимаете? Время, ваше терпение и любовь… Все придет в норму. Иначе… — Она грустно вздохнула и посмотрела Мите прямо в глаза:

— Иначе они победят. И тихо продолжила: — А это уж, простите, совершенно невыносимо… Вы не находите?

Она не стала дожидаться ответа, коротко кивнула и быстро пошла в глубь коридора, оставив Митю одного.

В комнате с белым потолком. Но все-таки — с правом на надежду…

Последнее время Аська любила спать. Когда она просыпалась, то снова оказывалась в этой палате, и весь мир теперь представлялся ей тоже больничной палатой, откуда нельзя уйти, пока ты не умрешь.

Она не разговаривала со своими соседками по палате, те только сочувственно вздыхали и это их сочувствие ранило Аську больше, чем, может быть, презрение, которого она теперь была достойна. Это было сочувствие нормального человека к уроду. Она, Аська, еще вчера была нормальной, но теперь обрела патологию, стала кем-то вроде инвалида, и это ранило ее тем больнее, чем больше она понимала, что прежней ей стать не удастся уже никогда.

Приходила Виолетта, с которой Аська не разговаривала, но слушала ее. Виолетта относилась к тем редким людям, которые умело прятали сочувствие, но иногда Аська все-таки улавливала его в Виолеттиных глазах и замыкалась в себе.

Митю она видеть вообще не хотела. Митя был из той, прежней, жизни. В ее теперешней жизни места для Мити нет…

Как только наступала ночь, Аська вздыхала с облегчением и погружалась в благословенный сон. Сны ей почти не снились, но иногда все-таки появлялся слепой поэт, и тогда Аська разговаривала. «Наверное, это не очень нормально. — думала она, просыпаясь, — разговаривать только во сне.

Но что поделать, если наяву мне этого не хочется?»

Впрочем, слепой поэт говорил ей то же самое, пытаясь внушить, что остальные люди не виноваты в существовании зла. Хотя Аська и была с ним не согласна или не верила в искренность его слов, она слушала его и старалась измениться. Но утром снова встречалась с людьми и ничего не могла с собой поделать, потому что в каждом мужчине ей теперь мерещились Горец и Дыня и в каждой женщине мнилась Алена.

Однажды, когда она проснулась и смотрела, как водится, в белый потолок, ей пришло в голову, что эти женщины в палате призрачны и нереальны, а сны — наоборот… Эта мысль напугала ее, потому что это означало, что Аська уже сделала первый шаг в сумеречную зону, первый шаг в безумие, и она начала искать, как можно примирить сны и реальность, чтобы все-таки вернуться и не терять связи с ее новыми друзьями.

Как раз снова пришла Виолетта, и на этот раз она выглядела усталой, настолько усталой, что даже не потрудилась изобразить на своем лице дежурную улыбку веселого счастья и обещания светлого будущего.

Она опустилась на стул рядом с кроватью и сказала:

— Можешь продолжать молчать, раз тебе это нравится. В принципе у меня уже есть одна молчаливая особа, перенесу и вторую. Маму только твою жалко, она-то ни при чем. Думаю, что выход всегда можно найти. Возьму тебя к себе, сядете друг напротив друга с Любкой, может быть, Леня и тебя возьмет в Америку лечиться от аутизма. А то и не лечитесь вовсе, может быть, вам вдвоем и так хорошо будет. Только что мы-то без вас должны делать? Если разговаривать с нами вы отказываетесь, приходится признать себя людьми неполноценными, вроде как уродами.

Она горько усмехнулась. Потом взяла Аську за руку и сказала:

— Знаешь, что бы ты там себе ни придумывала, все это глупости! Я по-прежнему тебя люблю. И Света тебя любит. Митька каждый день сидит в приемной, потому что не может уйти, не увидев тебя, Аська, разве мы достойны твоей ненависти? Я же тебе сказала — я найду этих подонков. Я их обязательно найду.

Аська ничего не ответила. Она думала над Виолеттиными словами, почти признавая ее правоту. Но Виолетта же не понимала, что дело-то не в них совсем. Дело в самой Аське…

— Ладно, — устало махнула рукой Виолетта. — Мне не справиться…

Она поднялась. Аська вдруг испугалась, что она сейчас уйдет и никогда уже не вернется. Она попыталась остановить ее жестом руки, все еще отвергая слова, но вдруг поняла, что именно слов Виолетта от нее и ждет. Именно слов… На секунду она увидела в своем воображении Любку, молчаливую, мудрую, и Любка смотрела на нее умоляюще. «Пожалуйста, — говорил Любкин взгляд, — найди слова. Найди…»

— Виолетта, — проговорила Аська с трудом, удивляясь звуку собственного голоса, ставшего внезапно таким чужим и хриплым, — принеси мне, пожалуйста, стихи Карло Гонсало…

«Я должна посмотреть в глаза этому уроду. Я могу прятаться от него, но… Это неправильно! Это тысячу раз неправильно!»

В который раз Алена подошла к двери — и снова остановилась, не в состоянии справиться с волной страха. Нет, она не может. Она просто не может! Невыносима мысль о том, что сейчас она наверняка встретит насмешливые, равнодушные Дынины глаза и ничего не сможет сделать — ничего, потому что теперь ей ведом страх. И страх куда сильнее злобы. Сильнее ярости и обиды…

Она вспоминала, как с ней поступили. Она напоминала себе, как поступили с Аськой. И все-таки ничего не могла поделать со своим животным страхом — она тщетно убеждала себя в том, что она может отомстить, она обязана это сделать теперь, ведь она может… Но страх снова сковал ее члены, подобно цепи, впивался в сердце ледяной рукой.