Синти Шелтон - Ресторан Мари Дюпьер

— Как?! И я могу увидеть вашего сына?

— Нет, он погиб совсем молодым во время войны в Алжире. Но его сын, Рене Десанж-младший, жив…

В это время на улице потемнело — начиналось затмение, и взволнованный разговором стариков инспектор стал вместе с остальными посетителями кафе наблюдать необыкновенное природное явление.

А через несколько минут, когда солнце уже стало освобождаться из лунного плена и его лучи, упрямо пробиваясь из-за черного диска, вдруг вспыхнули ослепительной короной вокруг провала кромешной тьмы, в памяти Рене неожиданно всплыли чьи-то дурацкие слова: «Золотая корона солнца замкнет все судьбы воедино», и его мысли приняли новое направление.

«Та девушка, которая, как я считал, погибла во время ограбления ресторана, действительно была похожа на фотографии бабушки Анны-Марии. А хозяйку ресторана на рю де Нодьер зовут Мари, Мари Дюпьер. Может быть, Макс Холл говорило ней?»

Похоже, все судьбы действительно замкнулись воедино… «Однако мне уже давно пора на дежурство», — спохватился Рене, взглянув на часы, вскочил из-за столика и замахал проезжавшему мимо такси.

Из своего кабинета Рене позвонил деду и услышал, что Клод Десанж успел-таки заметить его в кафе. А потом дед сообщил ему нечто и вовсе удивительное. Оказывается, по тому давнему делу об ограблении ресторана Дюпьер он сталкивался с удачливым американским финансистом по имени… Макс Холл. Нет, лично они не были знакомы до сегодняшнего дня, и дед никогда не слышал об участии Макса Холла во французском Сопротивлении. Зато о его других делах, как давних, так и современных, старый детектив был информирован хорошо.

— Понимаешь, мой мальчик, — не торопясь рассказывал дед, тогда как у Рене глаза от удивления лезли на лоб. — Он занятный тип. У него огромное состояние и вилла-дворец где-то в Португалии, причем все это приобретено вполне легально, не подкопаешься. Однако имеет склонность к участию в подозрительных аферах. Скучно ему, что ли? Не знаю. Он попал в поле нашего зрения в связи с несколькими делами о подделках старинных безделушек, которые продавались потом на аукционах. Многие нити вели тогда к Максу Холлу, но зацепиться за них нам не удалось. А в связи с ограблением ресторана Дюпьер я узнал, что незадолго до него Макс Холл поселился на рю де Нодьер и просиживал в этом ресторане целые дни.

Я подозревал его в соучастии, но достать не мог. Хотя зачем ему это надо — представить трудно. Может быть, если бы мы с ним тогда познакомились, я бы и вышел через него на преступников. Он сам, по-моему, человек неплохой, просто со странностями: коллекционирует людские судьбы, как другие — антиквариат. Скупает доказательства ко всяким темным историям. Но это я узнал уже потом…

Похоже, мозаика складывалась сама собой. Положив трубку, Рене быстро вышел из отделения, сел в машину и поехал в полицейский архив. Он был уверен, что в деле семнадцатилетней давности участвовало то же колье, что было похищено на днях из ювелирной мастерской, но он должен был подтвердить свою уверенность.

Наверняка ограбленный ювелир и был тем самым оборотистым подмастерьем, который за бесценок приобрел у соседки гребень, а потом выгодно продал его, как выражался Франсуа, «заезжему богатею». Уж не был ли этим богатеем Макс Холл? А что, вполне возможно. И теперь, узнав о приезде Макса Холла в тот момент, когда знакомое ему колье находилось в ремонте в его мастерской, ювелир не удержался от соблазна и инсценировал ограбление, оставив колье у себя — с тем, чтобы продать его американцу, который, по словам Клода, «скупает доказательства ко всяким темным историям».

В полицейском архиве инспектор быстро убедился в своей правоте. Он на верном пути! Посвистывая, Рене сел в машину, собираясь вернуться в отделение, но почти неожиданно для себя лихо развернулся и поехал совсем в другую сторону… Ему нужно было немедленно вновь увидеть Мари Дюпьер.

Подъезжая к ресторану, он раздумывал, с чего начнет разговор с хозяйкой. Но на дверях его встретила табличка, гласившая, что в ресторане приватная вечеринка. Конечно, Рене мог войти, пользуясь своим удостоверением. Но вместо этого он подошел к окну и заглянул в зал.

За столиком, освещенные светом разноцветных свечей, сидели три дамы. Одной из них была Мари.

Он внимательно посмотрел на нее и понял, что ему очень нравится глядеть на эту чем-то взволнованную женщину…

Вот она поставила на стол локоть, и Рене невольно улыбнулся. Он не был особенно сентиментален, а друзья вообще считали его циником, но сейчас воспоминания окатили его теплой волной. Локоть Мари как две капли воды был похож на локоток ангела с той открытки — такой же округлый, с маленькой косточкой на конце. Десанж уже и не помнил, когда это было, наверное, ему было лет двенадцать… Кто-то принес в класс рождественскую открытку с нарисованной на ней хорошенькой девочкой-ангелочком. Его одноклассники разглядывали открытку и, понимающе переглядываясь, давились от смеха.

Но Рене, сколько ни смотрел на картинку, не мог понять, что же такое неприличное они на ней увидели, пока наконец кто-то из мальчишек не растолковал ему, недотепе, что девчонка-ангел сидит, прижав к вороту кулачок, а ее выпирающий голый локоть своей округлостью похож на женскую грудь. Рене посмеялся со всеми для порядка, испытывая острое чувство смущения: локоток притягивал его взгляд, рождая первое неясное эротическое переживание… А потом преподаватель истории отобрал у них открытку.

Очнувшись от воспоминаний, Рене увидел, что Мари смотрит на него. И как в детстве смутившись, он улыбнулся ей, и ее лицо вдруг потеплело, одновременно приобретя какое-то растерянное выражение. Ему показалось, что она уже не слушает или не слышит подруг. Вокруг Рене сгущалась темнота. Но это был не пугающий мрак затмения, а наполненные веселыми городскими огнями сумерки, обещающие скорое рождение нового дня.

Рене Десанж и Мари Дюпьер, эти еще незнакомые между собой мужчина и женщина, глядели друг на друга и не могли наглядеться…

Майк Кертис не был искателем приключений от рождения, но однажды утром — это было еще в Мехико, куда его занесло после окончания университета, — ОН открыл окно и, рассматривая спешащих по своим делам людей, понял, что больше не может каждый день отправляться на работу и тупо сидеть над историями болезней, а в перерыве обсуждать с коллегами длину ног официанток из соседнего кафе. Он вдруг осознал, что если сегодня он все не изменит, то его будущее окончательно превратится в череду однообразных лет с редкими пошлыми радостями.

Он никогда не отличался экстравагантностью, наоборот: его консерватизм и в колледже в Канаде, и позже, в Чикагском университете, часто был предметом насмешек для сверстников. В то время, когда ни развлекались на полную катушку, он сидел в библиотеке психологического факультета или отправлялся в парк, где выбирал скрытый от глаз уголок, чтобы спокойно почитать. Это радовало его родителей. Отец, работавший в небольшой частной клинике в Торонто, уже видел сына преуспевающим психоаналитиком, на досуге занимающимся наукой. Мать, после знакомства с отцом оставившая курс славистики в университете Торонто, тоже считала, что идеальной карьерой для их единственного ребенка должна быть медицина.