Стефани Перкинс - Айла и счастливый финал [litres]

– Пожалуйста, – умоляет Джошуа, – перестань. Слушай, я знаю, что по-скотски поступал с Рашми, особенно когда мы ссорились, но, клянусь, с нами такого не случится. С тобой все по-другому. С тобой я никогда не буду так себя вести. – Никогда не слышала, чтобы он так тараторил. – Я был моложе и очень глуп…

– Дело не в ссоре. А в… – Мои слезы превращаются в отвратительные рыдания. – Кроликах!

– Кроликах? – Его замешательство исчезает почти моментально. – О… О-о-о!

– Зачем ты нарисовал эти вещи?! Зачем показал мне?! – кричу я в голос.

– Я… Я не думал, что это вызовет такую реакцию… – бормочет Джош.

– Не думал, что я так отреагирую, увидев твою бывшую голой?! Узнав, как вы вместе потеряли девственность? – Я ушам своим поверить не могу.

– Я не знаю. – В голосе Джошуа слышится отчаяние. – Я просто рисовал все, что происходило со мной. И поделился с тобой этим потому, что хотел быть честным. Хотел все тебе показать. Даже свои отвратительные стороны.

– Ну, наверное, не обо всем стоит упоминать в книге, – язвительно отвечаю я.

– Извини. Господи! Мне так жаль, Айла…

Я молчу. Понимаю, что веду себя нечестно, но не могу справиться с этой болью. И хочу, чтобы ему тоже было больно.

– Пожалуйста, только не вешай трубку, – просит меня наконец Джош. – А что насчет концовки, той части, где появляешься ты? Как она тебе?

– Да, те восемь страниц были нормальными, – фыркаю я.

Я жалею об этих словах, как только они вылетают изо рта. Никогда в своей жизни я еще не была такой эгоисткой. К тому же я понимаю, что у Джошуа не было времени, чтобы нарисовать нас. На это уходит вечность. Он поделился со мной чем-то личным, а я плюнула ему в лицо.

Его молчание пугает меня еще сильнее.

– Мне не стоило этого говорить. Извини. – Я стираю с лица слезы и сопли. – У тебя замечательные комиксы, правда.

Джош фыркает, и я понимаю, что он тоже плачет. Чувство вины раздувается до невероятных размеров.

– Я не вру. Просто некоторые события застали меня врасплох. Я знаю, что ты рисуешь мемуары. И стоило догадаться, о каких событиях ты захочешь рассказать. И уж конечно, не стоило упоминать о том, что меня расстроило, вместо этого я должна была рассказать, что мне понравилось… – Теперь уже пришла моя очередь тараторить.

– Ты извиняешься передо мной? – удивленно спрашивает меня Джош. – Это безумие!

– Это не так! – Я сильнее сжимаю телефон. – Извини… Мне так жаль.

Нет ответа.

– Алло? Джош? Алло?

– Меня зовет мама. Дерьмо! Похоже, собираются подавать десерт.

– Нет!

– Ты все еще любишь меня? – В его голосе снова слышится отчаяние. – Ты не сказала этих слов, когда ответила.

Я достаю салфетки из коробки.

– Конечно же люблю! – говорю со всхлипом.

– Поверить не могу, что я прямо сейчас должен повесить трубку, – вздыхает Джош.

– Не вешай трубку, – прошу я. – Я люблю тебя.

– Я скоро перезвоню, – обещает Джош.

А затем воцаряется тишина. Я как дурочка всю ночь не выпускаю телефон из рук, надеясь, что «скоро» означает «в ближайшее время». Но это не так. Зачем я так на него накинулась?

Он доверился мне, обнажил свою душу, а я ополчилась против него. И теперь я ненавижу себя за то, что причиняю ему боль. И ненавижу себя за то, что все еще расстраиваюсь из-за его мемуаров, и за то, что приходится притворяться, будто это не так.

Надеясь, что сработает эффект «с глаз долой из сердца вон», я не достаю коробку из шкафа. Но это не помогает. Все мои мысли только о ее содержимом. К вечеру субботы я так и не получила весточки от Джошуа. Страх, что я все испортила, мучает меня сильнее с каждой минутой. Поэтому я решаю все исправить. Я добавляю к мемуарам маленькую «оливковую ветвь», запаковываю коробку и отношу ее к Уассирштейнам по указанному обратному адресу. Коробка тяжелая, но я быстро добираюсь до нужного места.

Особняк сенатора не сильно отличается от соседских – такой же красивый, старинный и ухоженный. В ящиках под окнами растут миниатюрные хвойные растения и плющ, на крыше реет американский флаг, на двери осенний венок, а к дверному косяку прикреплен серебристый филигранный футляр с мезузой [47] Мезуза – свиток пергамента из кожи ритуального животного с фрагментами Писания. . Занавески опущены.

Я стучу, надеясь, что в доме есть кто-нибудь из охраны. Нет ответа. Стучу снова, и дверь открывает коренастый мужчина с широкими плечами, стильной прической и наушником:

– Я могу вам помочь?

Его голос такой же солидный и суровый, как и его внешность.

– Я Айла Мартин. – Мой голос дрожит. – Девушка Джошуа. Из Франции. Я знаю, что он приедет лишь завтра, но я к этому времени уже уеду, поэтому понадеялась, что вы передадите это ему.

– Я знаю, кто вы.

– Правда?

Мужчина на мгновение перестает строить из себя крутого, и на его лице расплывается на удивление теплая улыбка.

– Мне платят за то, чтобы я все знал.

– О-о… – У меня розовеют щеки. – Так вы передадите это Джошуа… пожалуйста?

Охранник забирает у меня коробку:

– Конечно. После того как просканирую ее на наличие взрывчатых веществ. Это стандартная процедура.

Я смеюсь.

– Я не шучу, – серьезно отвечает охранник. – Все посылки проверяются.

Мои щеки становятся красными.

– Конечно. Спасибо, сэр.

И я удираю.

А следующим вечером я нахожу на телефоне сообщение с незнакомого манхэттенского номера. Там ни слова о возврате рукописи – и о том, что страницы в беспорядке, – вместо этого Джош написал: «Поверить не могу, как сильно скучал по твоему запаху. Merci за шарф, моя сладкая роза».

Грязно-белый снег укрывает и без того серый город. Яркими разноцветными пятнами на этом фоне выделяются олимпийские кольца. Они изображены на всевозможных плакатах, даже тех, что расположены на стенах зданий. В феврале на юго-востоке Франции, в регионе Рона-Альпы, пройдут Олимпийские игры, хотя по количеству рекламы можно подумать, что они будут устроены в Париже. Естественно, на большей части плакатов изображены французские атлеты, но иногда встречаются знаменитые спортсмены из других стран.

Мы с Куртом выходим со станции metro Данфер-Рошро и проходим мимо огромного постера с американской фигуристкой Каллиопой Белл.

– За кого ты болеешь? – спрашиваю я. – За американцев или французов?

Олимпийские игры всегда вызывают у меня смешанные чувства. Знаю, что должна гордиться своей страной, но вот какой именно? Я одинаково люблю и Францию, и Америку.

Курт бросает взгляд на постер:

– На каждом состязании я болею за самого сильного атлета. И не важно, американец он или француз.

– Так… ты болеешь за победителя. Разве это не жульничество?

– Нет. Я болею за человека, который, как мне кажется, старается больше всех.