Дмитрий Иванов - Примадонна. Банкирша. Шлюха

Однако, зная негативное отношение к Жанне Саяпина, никто не торопился приглашать ее в свои передачи.

Тут мог выручить только маститый композитор. Если бы, скажем, Богословский или Фельдман написали песню специально для Жанны, все бы устроилось наилучшим образом. Тем более что Саяпин дорожил своими знакомствами с людьми искусства.

Но маститые композиторы предпочитали маститых певцов. Время экспериментов прошло.

Год 1983-й. Миледи

Сильвер лег на дно, хотя претензий к нему у милиции не было. Какие претензии? Зашел человек поужинать, а тут началась заварушка. И ничего у него в карманах не обнаружили, даже авторучки. Как же, будет Сильвер ходить вооруженным в ресторан, где все перед ним стелятся. А вот тот чучмек сделал две большие ошибки. Во-первых, пришел на переговоры со стволом. Во-вторых, вынул его. А тут уж дальше сработало железное правило: вынул - стреляй. Он и пальнул. Теперь за двух убитых ментов его под землей разыщут. И никакой сводный брат не прикроет. А Сильвер получился невинно пострадавшим.

Сильвер вел себя тихо, но тишина была обманчивой. Малюля убедилась в этом на собственном опыте и теперь боялась, что Сильвер добьет ее.

Наконец, после изнурительных поисков, подходящий обмен был найден, и Малюля с Миледи перебрались в однокомнатную квартиру на Поклонной улице. Потом начались хлопоты с оформлением Миледи опекуншей, с ее пропиской в Москве.

Малюля бессовестно играла на своей инвалидности, въезжая на коляске в нужные кабинеты с видом человека, отдающего богу душу. Бессердечных чиновников она уламывала с помощью крупных взяток.

В этих мытарствах прошел почти год, и по весне, когда все устроилось, Малюля, следуя рекомендациям врачей, собралась в Мацесту, на лечебные грязи. Само собой, Миледи поехала с ней.

Санаторий, где они поселились в просторном «люксе», был в эти мартовские дни почти пустым. Немноголюдно было и на улицах. Холодное море лизало серую гальку безжизненного пляжа, над которым раздраженно кричали голодные чайки.

У Малюли все дни были заполнены процедурами. Миледи караулила пустую коляску, машинально листая засаленные журналы. Она была словно в спячке. Единственное, что вызывало ее недовольство, - это отсутствие большого зеркала, где она могла бы видеть себя в полный рост.

- А родители о тебе не беспокоятся? - однажды спросила Малюля.

Миледи только сейчас спохватилась, что не звонила домой целый месяц.

- Смотри, еще объявят всесоюзный розыск. А нам это надо?

Миледи согласилась, что не надо. Подчинившись приказу Малюли, она позвонила домой.

Верунчик рыдала, пан Мидовский орал так, что его из Сибири можно было услышать и без телефона. Они, оказывается, замучали звонками Евгению, которая сама находилась в неведении.

Они буквально завтра собирались вылетать в Москву на поиски пропавшей дочери.

Миледи врала вдохновенно. Она на ходу сочиняла историю про киногруппу, в которой работает помощником режиссера. Про долгие съемки вдали от жилья. Про то, что все у нее замечательно. Поклявшись отныне звонить раз в неделю, она нажала на рычаг и прервала разговор. И снова впала в спячку.

Миледи не тронули даже пламенные взгляды местного садовника, сразу же в нее влюбившегося. Этот нескладный парень своим видом напомнил ей артиста Никулина. Нет, не Юрия, а его менее известного однофамильца, Валентина, которого Миледи как-то видела в кино. Его ужимки, странная улыбка и диковатый взгляд из-под очков запомнились Миледи. Она еще тогда подумала, как это в кино берут сниматься сумасшедших.

Садовника звали Антоном. На его груди всегда болтался фотоаппарат, которым он беспрестанно щелкал, снимая все подряд. С появлением в санатории Миледи его внимание целиком переключилось на нее. Это стало таким привычным, что Миледи уже просто не замечала Антона. Она не знала, что стены его каморки были до потолка увешаны ее фотографиями. Впрочем, если бы ей это стало известно, ничего бы не переменилось.

Вечерами, мучительно растягивая фразы, Малюля пыталась строить планы на будущее. Вернуть налаженный промысел у «Националя» было невозможно.

- Вернемся в Москву, начну гадать, - говорила Малюля. - Это хорошие деньги. Дураков море.

Есть такие карты, «таро» называются. Специально для гадания. У меня в серванте валяется колода.

- А вы умеете гадать? - удивилась Миледи.

- Нет. Но люди-то этого не знают. Главное - говорить то, что они хотят услышать. Знала я одну гадалку. Семилетку не кончила. Но зато по вранью - профессор. Так ей только что руки не целовали.

Утомленная беседой, Малюля задремывала в кресле. А Миледи выходила в лоджию, слушала мерный шорох прибоя и думала. Малюля впилась в нее мертвой хваткой. Конечно, о деньгах думать не надо. Когда-нибудь она станет владелицей московской квартиры. Но когда еще это будет!

А что за жизнь ждет ее до тех пор? Сидеть возле Малюли, как на цепи. Менять ей белье, готовить еду, мыть Малюлю в ванне, бегать за лекарствами, вечерами тосковать у телевизора. И за этим она приехала в Москву? Была тут какая-то ужасная несправедливость.

Как-то повстречав в коридоре лечащего врача, Миледи спросила осторожно:

- Как вы считаете, у нее есть улучшения?

- Об улучшении речь не идет, - ответил врач. - Наша задача - поддерживать стабильное состояние.

- Значит, она не поправится?

- С кресла она не встанет. Но в остальном организм крепкий, так что не огорчайтесь. Она еще нас с вами может пережить.

Вот этого Миледи совсем не хотелось. После разговора с врачом ее первым побуждением было сбежать.

Сесть в первый же автобус до Адлера, а там - самолетом в Москву.

Малюля словно почувствовала ее колебания.

- И чего ты не сбежишь от такой развалины? - спросила она, испытующе глядя на Миледи.

Та невольно покраснела.

- Значит, уже прикидывала такой вариант, - криво усмехнулась Малюля.

- Что вы!…

- Молчи. Я тебя насквозь вижу. Бежать не советую. Опекунство прекращу. Лишу прописки. Я баба злопамятная. Если уж тебе совсем невмоготу, ты меня лучше убей. Я бы так и сделала. А вот сама себя не могу убить. Хотя, может, и следовало бы. Разве это жизнь? Может, сжалишься?

Малюля хрипло засмеялась, закашлялась. Миледи бросилась к ней со стаканом воды.

К подобным разговорам они больше не возвращались. Но Миледи с той поры начали мучить ночные кошмары, в которых хрипло смеющаяся Малюля все повторяла: «Может, сжалишься?» Миледи стала ее за это тихо ненавидеть. Утром она поднималась совершенно разбитой и до полудня ходила с жуткой головной болью. Она вдруг стала худеть, чувствуя себя какой-то невесомой. Собственное отражение в зеркале пугало ее. Ей было странно, что садовник Антон продолжает исподтишка фотографировать ее. Не годилась она больше для фото.