Мария Соареш - Земля любви

— Мы успели его похоронить, не дожидаясь вас, — сказала она. — Для него это было просто спасением. В последние дни ему стало совсем худо, и он очень мучился.

— Бедный мой дорогой друг, — печально сказал Гумерсинду. — Пусть земля ему будет пухом. Я позову падре Олаву, чтобы он отслужил по усопшему панихиду. И мы помолимся за упокой его души. А как ты, дочка?

— У меня прибавилось забот, — вздохнула Анжелика. — Но я справляюсь. Ты знаешь, что я уже продала часть нашего кофе и расплатилась с людьми на плантации за сбор урожая?

— Лучше бы ты со мной посоветовалась, — насупился Гумерсинду. — Продавать кофе по такой цене — преступление!

— В следующем году его будет еще больше, папа, — кротко заметила Анжелика. — И вы совсем не будете знать, куда его девать. Лучше искать, кому его продать. Может, даже стоит зафрахтовать корабль и самим отвезти его в Европу!

— Яйца учат курицу! — растроганно произнес Гумерсинду. — А знаешь, доченька, ты ведь права:

После того как Аугусту стал законным наследником всех Имений, он передал их в управление своей жене.

— Я буду баллотироваться в депутаты, — сказал он. — Но не хочу представлять партию «кофейных баронов», ретроградов и консерваторов. Я с теми, кто думает оновой, процветающей Бразилии, кто нацелен на созидание! Мы способны создать промышленность, создать рабочие места, которые не будут зависеть от урожая и неурожая.

Анжелика особенно любила своего мужа, когда он говорил с ней об «умном». Она готова была слушать его часами, и Аугусту пользовался этим, проверяя на ней свои будущие речи, предназначенные для избирателей.

Анжелика соглашалась с Аугусту, но сама ничего не имела против того, чтобы стать «кофейной баронессой».

— Мне это дело нравится, — сказала она, — ия охотно возьму его на себя. Когда я еду вдоль плантаций, то невольно возвращаюсь в свое детство и всегда вспоминаю, как папа брал нас с собой.

Анжелика объехала плантации своего мужа и предстала перед отцом с готовым докладом.

Гумерсинду поразился ее толковости и хватке.

Вскоре она стала его правой рукой, и он уже сам советовался с ней.

— Мне кажется, что ты родилась с чувством любви к земле, — говорил он дочери.

— Мне тоже так кажется, — соглашалась Анжелика.

— Знаешь, мне хочется взять обратно свои слова о девчонках. Более толкового помощника мне и желать нечего.

— А Матео? — задорно спросила Анжелика.

— Наших тонкостей он все равно не чувствует, — вздохнув, признал Гумерсинду, — и потом, ты болеешь за наше добро, а он — за своих итальянцев.

Мария была очень озабочена прытью Анжелики.

— Побереги себя, доченька, — говорила она. — В твоем положении нужно тихонько гулять, побольше спать, а ты — на ногах ни свет ни заря. От за

— Да я прекрасно себя чувствую, — отмахивалась Анжелика. И вновь приказывала запрячь себе лошадь и отправлялась посмотреть еще один склад, еще одну плантацию.

Неподалеку от дома ее и прихватило. Она была уверена, что рожать ей еще рано, и даже не поняла, почему у нее вдруг возникла такая странная боль. А потом испугалась.

«Мама права, — подумала она. — Мне нужно себя поберечь!»

Но беречься было уже поздно: ребенок пожелал появиться на свет. Все в доме захлопотали, забегали, забеспокоились. Все, кроме самой роженицы. Анжелика стала необычайно спокойной и сосредоточенной. Она словно бы вслушивалась в себя, советуясь с тем существом, которое проявило свою собственную волю и торопилось на свет Божий.

Аугусту все ждал, когда же раздастся женский крик, после которого можно ждать и младенческого писка. Но не дождался. Анжелика даже не вскрикнула. Когда Леонора выглянула из спальни и позвала Аугусту, он решил, что дело откладывается, и Анжелика хочет, чтобы он поболтал с ней.

— Вот твоя девочка-дюймовочка, — сказала ему жена и показала на крошечный сверточек у груди.

Аугусту пришел в восторг. Честно говоря, он недолюбливал мальчишек, буйных, хулиганистых сорванцов, вечно что-то ломающих и орущих. А вот перед маленькими, похожими на куколок девочками он таял. Они были такие хорошенькие, такие забавные, их можно было качать на качелях и кормить сластями, ими можно было любоваться.

Горячая волна благодарности захлестнула его, он посмотрел на жену повлажневшими глазами:

— Ты даже не представляешь, как я тебя люблю, — произнес он, и Анжелика не сомневалась: он говорит правду.

— Я тебя тоже, — сказала она.

и оба они умиленно стали рассматривать свою дочку, чувствуя новый несказанный прилив любви.

— А теперь позови ко мне папу, — попросила Анжелика. — Я знаю, что он будет очень рад маленькой внучке.

Так оно и было. Гумерсинду излечился от своих нелепых предрассудков. Или был близок к излечению.

Он радостно встретил вернувшегося Матео и сказал ему, что все-таки куда почетнее быть отцом наследника-сына, чем самой милой и славной дочки, какая теперь появилась у. Аугусту. Этим он хотел сделать Матео приятное.

— Поздравляю с рождением внучки! — Хмуро произнес Матео. — Я рад за вас. Раз за Бартоло, который остается, потому что приглядел себе желанный кусок земли. Но мнето хотелось бы поглядеть на того ребеночка. И все-таки понять, чей он сын.

На этот раз Гумерсинду разозлился. Сколько крокодила не корми, он все норовит залезть под корягу!

— В уме ли ты, итальянец? — спросил он. — Ты что, снова задумал бежать к Жулиане?

— Мне кажется, она должна знать правду, — упрямо сказал Матео. — Она не заслужила, чтобы над ней так издевались. Это нечестно.

— А честно разрушить две семьи? Осиротить детей? Это честно? — вконец разъярился Гумерсинду.

— И меня, и Жулиану обманули, эти семьи сшиты гнилыми нитками. Какая же это семья, где всех держат на аркане? — гнул свое Матео.

— Кто тебя держит? Кто? — повысил голос тесть.

— Вы и держите, — набычившись, отрезал Матео.

— Ну так знай, что я тебя не держу! – рявкнул Гумерсинду. — Я думал, у тебя есть жена, есть сын! Ты их любишь, ты к ним привязан! А если дело только во мне, то можешь отправляться на все четыре стороны! Иди, откуда пришел, и таким, каким пришел! Гол как сокол!

— Вы это мне сказали, и я так и сделаю, — вдруг заявил, высоко вскидывая голову, Матео.

— Но ты уйдешь один и больше не увидишь ни жены, ни сына, — торопливо бросил Гумероинду на чашу весов свои самые драгоценные сокровища, — слышишь, итальянец? Ты не увидишь сына!

Ему не верилось, что после такого итальянец может уйти. Нет, он уйти не может.

— Всего хорошего, сеньор Гумерсинду. Я рад, что мы наконец поняли друг друга, — сказал Матео и направился к двери, высоко держа голову.

Жулиана бесцельно бродила по пустому дому. Стараниями Марианы в нем царил идеальный порядок, и Жулиана чувствовала себя здесь гостьей. Все было сделано не так, как она привыкла, но сделать по-своему ей и в голову не приходило, она не чувствовала себя хозяйкой. Мариана была душой этого дома, его сердцем, его руками, но надо всем витал дух Жанет, которая зорко и неусыпно следила, чтобы все стояло по своим местам. Жулиана постоянно ежилась, чувствуя на себе взгляд недобрых черных глаз, которые упрекали ее за любое неловкое движение, за желание что-то передвинуть и переставить.