Яна Перепечина - А я смогу… [litres]

– Наверное, испугались, что мальчик кровью машину зальёт или что детей много? Стыдно, конечно.

– Не поэтому, – покачал головой Эльчин, – а потому что увидели, что мы нерусские. Это мягко говоря. А так ведь и сами знаете, как нас называют. Я не обижаюсь. Считаю, что сами виноваты. У меня брат, я уже говорил, в Питере ещё с восемьдесят пятого года живёт. Так вот он рассказывает, что всегда очень хорошее отношение было. В конце восьмидесятых – начале девяностых, когда у нас беда была, так вообще русские очень жалели всех кавказцев. А потом… Потом многие забыли, что они в гостях. И стали вести себя… Нет, не как дома, дома они себя так не ведут. Я азербайджанец, но мне стыдно ходить по рынку в Выхине. Я слышу, что мои соотечественники вслед русским женщинам говорят, и сгораю от стыда. Мне как-то один знакомый стал рассказывать: еду, мол, в московском метро, никто женщинам места не уступает, вот мы у нас так не поступаем! А я ему знаешь что сказал? Я сказал:

– Воспитанные люди воспитанными остаются везде. А если ты в Баку место в транспорте уступаешь, а в Москве нет, значит, тебя родители плохо воспитали. Значит, ты в Баку только прикидываешься. Правильно я считаю?

Ясень, поражённый до глубины души, кивнул. А Эльчин помолчал и с горечью продолжил:

– Да, мы сами виноваты. Приехали в чужой дом, нас много, и мы не ассимилируем, не вливаемся, не растворяемся. Здесь нечем гордиться. Как у вас говорят: в чужой монастырь со своим уставом не ходят?

Сергей снова кивнул.

– Правильно говорят, очень правильно. Мудрые люди это придумали. А мы пришли именно что со своим уставом. И хотим, чтобы нас приняли. А как вам нас принять, если мы совсем другие и на вас свысока смотрим и за людей не считаем? Вернее, это я не про всех, конечно. Просто ведь едут-то в основном люди… – он поискал слово. – Не нашедшие себя в этой жизни. Без образования, без культуры. Им гордиться нечем, только мнимым превосходством. Как фашисты гордились светлыми волосами и голубыми глазами, так наши гордятся тем, что они не русские. Едут сюда обманывать, воровать, убивать. А получается, что мы в вашем представлении все такие. И ведь не объяснишь, что я учитель, жена – стоматолог, у меня дети по-русски лучше многих москвичей говорят, у них бабушка, моя мать, учительница русского языка, а дед – известный филолог, изучал русскую литературу девятнадцатого века. Только мы ведь все для вас, опять же, как точно вы говорите, одним миром мазаны. На одно лицо. Если кавказец, значит, плохой человек. И упрекать некого, кроме самих себя. Беда… – он снова горько помолчал. – И вот тогда никто не остановился именно потому, что видели, что мать и дети – кавказцы. А Оля… она не такая. Остановилась, подвезла, да ещё и с младшими детьми гуляла, пока Наргиз со старшим в очереди сидела и по кабинетам бегала: ему то снимок делали, то швы накладывали.

Как мне было стыдно, когда я узнал, кто нам помог. Ходил прощения просить. Да разве это что изменит? Я теперь в глаза ей смотреть не могу совсем.

– Не переживайте, она не сердится.

– Она не сердится – я сержусь. Мне стыдно за себя так же, как за свой народ, перед русскими. Передайте ей, пожалуйста, что мы уезжаем и что она помогла мне по-другому посмотреть на жизнь и на дело, которым я теперь занимаюсь. Я понял, что всё надо делать с любовью. Мы с Наргиз решили в Питере такой же магазинчик открыть, как у Оли. И назвать… – он смущённо заулыбался, – назвать хотим… Сначала думали Ольгой, потом решили дочку так назвать, мы девочку ждём, первую, до этого у нас мальчишки только были. А магазин назовём «Цветы моей души». Как вам?

– Красиво. Очень, – искренне сказал Сергей. – Удачи вам, Эльчин. Вам и вашей жене и детям. И магазину. А Ольга – очень красивое имя.

– Мне тоже нравится. И Наргиз считает, что нашей дочке подойдёт… Как Ольгу ласково называть? Оля, Оленька, а ещё?

– Я жену Лёлей зову.

– Лёля? Хорошо, нежно. Мне нравится.

– Всего вам хорошего, Эльчин, спасибо, что постарались помочь. И поверьте, русские, на самом деле, – неплохой народ.

– Я знаю. А вы поверьте, что азербайджанцы тоже в основной своей массе лучше, чем вы привыкли о нас думать и чем видите вокруг себя.

– Я верю. До свидания.

– Прощайте, – тепло улыбнулся Эльчин и даже вышел на крыльцо проводить.

Сергей уже садился в машину, когда подбежал запыхавшийся азербайджанец:

– И ещё, простите, что лезу. Но тот мужчина… Ну, с которым я Ольгу видел… так вот, он – плохой человек.

– Павел? – удивился наслышанный про поклонника Ясень. – Почему?

– Я не знаю, как его зовут. Такой высокий, как у вас говорят, интересный. Похож на Ипполита из «Иронии судьбы». Так вот, я видел, как он на Олю смотрит. Это не любовь.

– А что?

– Не знаю. Мне показалось, что ему что-то от неё нужно. Подумайте, может, всё дело в нём.

– Спасибо, Эльчин. Но Ольга уверена, что он ни при чём. Будем искать.

– Ищите. Её нельзя оставлять одну. И ещё, охранник из «Продуктов» в Томилине, его Тёма зовут, видел, кто разрисовывал витрину. Я его порасспрашивал, он описал так: высокий, довольно стройный, не юноша и не спорсмен, так как бежал тяжеловато и неловко. Больше он ничего не видел.

– Ясно. Мне девушка из «Феи» похожего мужчину описывала. Наверное, это один и тот же человек… Вы говорите, охранник в «Продуктах» дежурит?

– Да, но ехать к нему вам не обязательно: я передал описание этого человека буквально дословно. Оно никого вам не напоминает?

– Очень общо получилось. Слишком много народу попадёт под это описание.

– А не скажите. Вот я невысокий, а значит, уже не подхожу. Вы высокий, но крепкий, к тому же, похоже, спортсмен. А вот этот знакомый Ольги – он да, подходит.

– Вон тот парень тоже подходит, – кивнул Ясень в сторону прохожего.

– Да, вы правы. Только вот его Оля, скорее всего, не знает. А вредитель должен быть из знакомых. Иначе смысла нет.

– Или нанят кем-то, и тогда бесполезно пытаться опознать.

– Тоже вариант, – согласился Эльчин, – только ведь, к счастью, не все чужими руками действуют.

– Вы правы, я обязательно подумаю. Спасибо вам.

– Пусть это будет моим маленьким извинением перед Ольгой.

Простившись со славным азербайджанцем, Сергей, насвистывая, поехал в Большие Дворы. Он пребывал в абсолютной растерянности. Две его такие симпатичные и вполне жизнеспособные версии оказались пустышками. Больше мыслей не было.

День клонился к вечеру, темнело уже довольно рано, и он торопился, хотелось скорее к Лёльке. Но пробки, как на грех, растянулись едва ли не до Купавны.

В Большие Дворы он приехал уже после десяти вечера. Посёлок этот, сколько помнил Сергей, всегда был большим, крепким, с несколькими улицами, домом культуры, школой, магазинами, и жил довольно шумной жизнью. Но в половине одиннадцатого дождливым сентябрьским вечером активности жителей не наблюдалось.