Ольга Покровская - Ласковый ветер Босфора

– Да ты сама подумай! – с досадой взревел Федоров. – Если бы я остался, тебе же было бы хуже. Так у меня был хоть какой-то шанс подчистить хвосты из подполья, найти правильных людей, понять, кто мне дорогу перешел, разобраться… А если б я остался? Да меня бы закрыли тут же, не дай бог, и тебя бы замели, как подельницу. Ты хоть представляешь себе, сколько мне в эти три года пришлось работать, сколько рыть, сколько дыр закрывать, чтобы я сейчас мог вот так открыто, как честный гражданин, к тебе приехать.

– Честный гражданин? – переспросила Катя, действительно начиная злиться. – Павел, ты хоть сам себя послушай! Ты втемную впутал меня в какие-то свои махинации, мошенничал с фондом, который спонсировал мои спектакли, отмывал деньги. Голову мне дурил, чтобы я ни во что не вмешивалась. Попробуй, пожалуйста, представить себе, что я почувствовала, когда мне объявили, что мой муж, которого я привыкла считать успешным бизнесменом, меценатом, благотворителем, порядочным человеком, на самом деле вор и преступник.

– Тьфу ты, – сплюнул Павел, рухнул в кресло и запустил пальцы в густые темные волосы. – Катюша, ты же взрослый, умный человек. Что ты тут выступаешь как восторженный пионер-герой, а? Может, я и не был предельно честен, но ты хоть представляешь, в какой стране мы с тобой живем? И как там бизнес делается? Абсолютно чистеньких нет, ни одного. К каждому при желании можно подкопаться. Но наехали на меня не за мои, как ты выражаешься, махинации. А потому, что партнер мой, Морозов, решил, сука, выдавить меня из совета директоров компании. Подмазал, кого надо, и дело сфабриковали в два счета.

У Кати заболела голова. Снова вспомнились все те месяцы, когда ее таскали на допросы, донимали звонками и угрозами, требовали раскрыть неведомые ей криминальные схемы мужа, обвиняли в пособничестве, в мошенничестве, твердили, что, если она не раскается и не сообщит следствию имеющуюся у нее информацию, последствия будут самыми печальными. Вспомнилось, сколько она гадала тогда, правда ли, что Павел оказался преступником, или его, как это часто бывает, подставили конкуренты, обвинили несправедливо, чтобы отобрать бизнес. Теперь становилось понятно, что точного ответа на эти вопросы ей не получить никогда. Вернее, справедливы были оба варианта. И Павел не был ангелом с незапятнанной репутацией, и его конкуренты действительно приложили руку ко всей этой катастрофе. Это, конечно, если Федоров не лгал ей сейчас самым наглым образом…

Однако же самым важным было то, что теперь она уже и сама не хотела во всем этом разбираться, искать ответы на вопросы, выяснять, действительно ли у Павла не было иного выхода или он попросту безжалостно бросил ее, сбежал, спасая свою шкуру. Все это теперь было неважно, прошло, забылось, перестало волновать.

– Ладно, – устало махнула рукой Катя. – Павел, признаюсь тебе честно, у меня сейчас нет ни сил, ни желания выяснять, кто виноват и что делать. Допустим, тебя действительно подставили. Допустим, ты исчез в частности и для того, чтобы отвести удар от меня. Пойми, это уже не важно. Дело прошлое. Говори, зачем ты пришел, и, будь добр, уходи, пожалуйста. У меня был очень тяжелый день, я устала и хочу спать.

– Катька, – вдруг хрипло прошептал Павел. – Катюша… Я ужасно по тебе соскучился, – поднялся из кресла, в два шага преодолел разделявшее их расстояние и привлек Катю к себе, прижал к твердой, могучей груди.

Катя чувствовала исходящее от его сильного тела тепло и как-то отстраненно отмечала, что вся эта ситуация нисколько не волнует ее, не будоражит кровь. Ведь когда-то этот мужчина вызывал у нее желание, голова кружилась от ощущения его силы, от прикосновения его больших мускулистых рук. Сейчас же она просто терпеливо ждала, когда он выпустит ее, перестанет шарить широкими ладонями по спине, нашептывать в волосы какие-то ласковые словечки.

– Павел, – проговорила она, уперев кулаки ему в грудь. – Подожди… Ты, мне кажется, не совсем понимаешь. Я не видела тебя три года, у меня другая жизнь. Все, что было тогда… оно кончено. Мы чужие друг другу люди. Я никогда больше не смогу тебе доверять.

– Нет, – решительно взревел Павел. – Нет, ты мне не чужая. Я не спрашиваю, что и с кем у тебя было за это время. Но отпустить тебя вот так просто я не могу. Не хочу…

– Паша, ну послушай… – постаралась как можно убедительнее начать Катя.

Но Павел выпустил ее из рук, сделал несколько шагов по номеру, развернулся, снова запустил пятерню себе в волосы. И вдруг бухнул без предисловий:

– Катя, ну прости ты меня! Ну так вышло, пойми. Думаешь, я не переживал за тебя, не думал, как ты там? Да у меня сердце на куски рвалось. Если б я только мог с тобой увидеться, хоть позвонить, хоть денег немного передать… Но ты же понимаешь, этого нельзя было делать, иначе меня тут же засекли бы. И я работал, каждый день работал ради того, чтобы вернуться к тебе и сказать, что нам ничего больше не угрожает. И мне удалось. Дело закрыто. Меня никто больше не тронет, и тебя тоже. Катя, я дам тебе все, что ты хочешь. Хочешь дом? Говори где! На морском побережье, в Альпах, хоть на Северном полюсе. Назови место, и я построю его для тебя. Не хочешь дом, а чего хочешь? Театр? Свой собственный, а, Катюш? Чтобы ты там была полноправной хозяйкой, чтобы ставила, что хотела и как хотела. Хочешь? Я сделаю, ты только скажи. Ну не прогоняй меня, не нужно. Не тверди мне всю эту вашу новомодную психологическую чушь – подорванное доверие, вся фигня. Что мне сделать, чтобы ты снова начала мне доверять? Имущество на тебя переписать? Так я готов, ты скажи только.

Павел говорил горячо, отчаянно. Темный огонь в его глазах разгорался все сильнее. Теперь он еще больше напоминал Кате Парфена Рогожина, неистового и неостановимого в своей бешеной страсти разбогатевшего мужика. Кате показалось даже, будто в зрачках его пляшут отблески пламени камина, в который он швырнет сейчас толстые пачки денежных купюр. И ей неожиданно стало страшно. Что сделает этот человек, если она решительно ему откажет? На что толкнет его это исступление? Что, если он начнет копать, выяснять, кем так увлечена его жена, что и слышать не хочет о возвращении к нему? Что, если как-то узнает про Эртана и решит ему навредить?

– Я же люблю тебя, Катюша моя, дорогая моя девочка, – пробормотал Павел, снова шагнул к ней и бережно обхватил своими ручищами за плечи.

Нужно было срочно сделать что-то, как-то остановить этот пожар, обезопасить себя, а главное, Эртана. Пускай не окончательно, но хотя бы выиграть время…

– Паша, послушай, – как можно мягче произнесла Катя. – У меня через неделю премьера. Этот спектакль очень много для меня значит. Он стал моим спасением после всех этих страшных лет, я вложила в него всю душу. И сейчас я просто не могу больше думать ни о чем другом. Пожалуйста, дай мне время, не тревожь меня сейчас. Если постановка провалится по моей вине, я этого не переживу. Обещаю, я дам тебе ответ после премьеры.