Елена Лабрус - Ветер в кронах

— Это Лидка тебе уже наговорила? — воинственно упёрла женщина пухлые руки в круглые бока. — Вот ведь змея, а не баба.

— Да, ничего особого не наговорила, просто сказала, что ночевали вы у отца.

— А, ну так это после смены пока управлюсь, так уже — за полночь. Куда уж домой-то добираться, когда в магазин к восьми. Да и Эдуард Леонидыч просил с ним побыть. Как-то стал он тяготиться под конец жизни своим одиночеством. Хотя до этого всё отшельником жил, ни в ком не нуждался, дружбу ни с кем не водил. А мне что? Мне не трудно. Дома меня никто не ждёт. Дети выросли, разъехались. Внуки только вот на лето наведываются, на моря. А зимы у нас долгие, холодные, тоскливые.

— Значит, вы с отцом, можно сказать, дружили? — обрадовалась Катя.

— Ну, — немного смутилась женщина, и глаза её блеснули в свете луны, когда она повернула голову. — Вроде как, сказать, что дружили — будет неправильно. Он ведь мне за мои услуги платил. А вроде, как и без денег я ему часто помогала. Забегала порой просто так, проведать, поговорить.

— Значит, приятельствовали, — подсказала Катя, зябко запахивая куртку, и намотала поводок на руку покрепче — Гастон отчаянно старался сбежать.

— А я ж к тебе постучалась, — обернулась женщина в сторону дома. — Смотрю, свет горит, а нет никого. Пошла вот искать. Так и думала, что гуляешь. Отец твой тоже любил вот так, вечером, при луне. Вон там, видишь, такая площадочка ровная у будки.

Катя честно пыталась высмотреть что-нибудь в темноте.

— Там в будке и кресло-качалка его хранилось, и плед. Придём, бывало, я его посажу, он и сидит тут, пока не заберёшь. Читает, пишет, дремлет, если день. А ночью всё больше на море смотрит, да бессонницей мучается.

— Может, зайдёте, чаю попьём? — пригласила Катя.

— Ну, а чего ж не попить, — качнула головой женщина неопределённо.

— А меня вы зачем искали? — спросила девушка, когда они уже протиснулись в дыру в заборе и направились прямиком к дому.

— Да, неважно уж, зачем искала, — махнула та полной рукой. — Главное, что нашла.

И только после двух больших кружек чая вприкуску с остатками ужина наконец созналась:

— Я слышала, ты дом продавать собралась?

— Да, — Катя даже не стала делать вид, что удивилась этому вопросу.

— За него много-то не выручишь, — вздохнула женщина. — У нас тут вообще жильё дешёвое.

— Дешёвое — это сколько?

Женщина назвала сумму в два раза большую, чем предложила соседка.

— А риэлтор сказала, можно неплохо продать, — соврала Катя. — Всё же дом у самого моря, да со всеми удобствами.

— Ой, — махнула рукой женщина. — Тем риэлторам только верить. А дорога? А зимой? А все школы, магазины? Ведь всё в Острогорске. Ежели кто молодой или с детьми, так и не купит ведь. Не намотаешься. Тут только летом хорошо, да и то — этот забор.

В её словах был резон. Катя и сама уже прекрасно понимала, каково это на автобусах каждый день туда-сюда. Но с другой стороны…

— На машине не так уж и далеко. А у молодёжи сейчас в основном машины.

— Это — да, только зимой дорогу тут у нас не чистят. А снега такие, что и по пояс, бывает, навалит. И со двора не выберешься, не то чтобы до трассы добраться. Самвэл вон, хозяин «Подсолнухов», нанимает за свои деньги трактор — до магазина прочистят, а дальше — ни-ни, не уплочено.

— А за такие деньги, что вы назвали, думаете, купят?

— Так можем и без риэлтеров договориться. Зачем тебе ещё этим пиявкам переплачивать. Мне дети обещали помочь, если договорюсь. Вот и приехала. А если ещё, может, уступите, по-свойски. Мне-то оно тут сподручнее жить. И тебе никакой мороки.

— Ладно, я подумаю, — Катя даже и не знала, что сказать.

— Ты мне номер свой дай, — полезла женщина за телефоном.

— Давайте, я лучше ваш запишу. У меня ещё и не готово ничего. В общем, как документы оформлю, тогда и будет о чём говорить.

— Ну, это, да, — встала из-за стола женщина. Она по-хозяйски составила посуду в раковину, пока диктовала цифры. И даже перемыла. Её выверенным движениям, с которыми она открывала нужные ящики, не глядя, убирая в них чистую посуду, Катя поверила больше, чем её словам. Да, она явно знала, что и где в этом доме стоит.

— Нет, ну ты подумай, какая змея, — покачала женщина головой, осматривая комнату, когда они с Катей в четыре руки закончили с уборкой. — Ведь всё повыкидывала. Или, может, продала. Здесь стол такой стоял старинный, дубовый, — погладила женщина дешёвую прессовку. — А вон там… камин.

Быстрее, чем Катя успела среагировать, она уже отодвинула от стены старый шифоньер вместе со всеми Катиными вещами.

— Вон, видишь? — первая заглянула женщина в образовавшийся зазор и посторонилась.

В кирпичной стене чернела дыра. И даже то, что слабый свет от тусклых лампочек позволил увидеть — жестоко сколотые кирпичи портала, облупленная штукатурка — отозвалось в сердце Кати болью.

— Шкаф был тоже старинный? — показала Катя на пустую стену напротив.

— Как стол, — кивнула женщина. — Как стулья. Все шесть штук, что шли к нему в наборе.

— Вы думаете, это всё Лидия Ивановна?

— Ну, а кто ж ещё, — тяжело вздохнула женщина. — Я как раз к детям уезжала, когда Эдуард Леонидыч умер. А вернулась — меня эта змея сюда и не пустила. Ну, ладно, пойду я.

Она взглянула на часы, засуетилась.

— Как раз на последний автобус должна успеть. Ну, ты звони, если надумаешь. Я не обману, ты не волнуйся. Если что, я там — в магазине — два через два работаю. Заходи, если что надо, я как раз с отпуска выхожу.

— Галина Матвеевна, — окликнула её Катя. — А женщина, которая отца хоронила. Вы не знаете, кто она?

— Женщина? — остановилась Галина Матвеевна в недоумении. — Так то не Лидка, что ли, была?

— Мне в похоронном бюро сказали: худая, высокая, интеллигентная.

— Так, может, приезжая какая? — пожала женщина плечами. — Что-то с ходу не припомню я таких.

— Не знаю. Ну, ладно, бегите, а то опоздаете, — махнула ей Катя.

— Ты ж подумай, какая змея, — ворчала Галина Матвеевна, закрывая калитку. — Даже не хоронила. А дом заняла. Всё повыкинула.

И Катя как никогда была с ней согласна.

« Работа, слава, деньги… женщина. Женщина, слава, деньги… работа. Работа и женщина. Сколько бы слов я не поставил между этими двумя, я знаю, что главными для меня останутся только «работа» и только «женщина». Работа придаёт всему смысл. Женщина дарит вдохновение для работы.

Говорят, кого-то вдохновляет музыка, кого-то живопись, кого-то путешествия. (Читай: сиськи, задница или пухлые губки). Я в каждом звуке слышу отголоски женского голоса, желательно хриплого от вожделения, путешествую только со спутницей, ибо не выношу пустые гостиничные постели, и если на картине не вижу женских ножек выше бедра или обнажённых плеч — считаю её скучной. Даже глядя на море Айвазовского, я вижу Афродиту, рождённую из пены морской. Если не ошибаюсь, она же вышла обнажённой…»