Макс Уэйд - Океан Разбитых Надежд

В каждом сезоне свой тренд, и самое тяжёлое заключается в том, что всем моделям без исключения нужно им следовать. Если девушка любит яркие летние образы больше холодных зимних и не готова сниматься для другого, то с ней просто расторгают контракт. Мама же с детства приучила меня к гибкости, и теперь я безукоризненно следую трендам.

Фотограф выходит из-за камеры и торжественно объявляет:

– Поздравляю, мисс Лонг, ваше портфолио готово! – он хлопает в ладоши, как обычно и делает это после работы.

Коллеги, собравшиеся вокруг него, тоже начинают аплодировать. Я спрыгиваю со скамьи, одаривая благодарностью всех, кто принимал участие в создании фотоснимков: и дизайнеров, работавших над одеждой, и стилистов, которые структурировали образ, и визажистов. И свою маму, которая настояла на том, чтобы я решилась продлить контракт с её агентством.

Мама очень гордится тем, что мы работаем вместе. Для неё, как и для всех коллег, это большая честь – видеть, как дитя покоряет вершину за вершиной. Я подхожу к маме, и та протягивает мне кофе. Она всегда выглядит хорошо: её строгие костюмы подобраны в лучших бутиках Йорка и Манчестера, её духи привозят из самого Парижа.

– Думаю, это всё, – я делаю глоток кофе и иду к выходу. – Фотограф сказал, что работа над портфолио окончена.

– Думаешь, тебе продлят контракт?

От неё не дождёшься похвалы.

– Очень надеюсь, – говорю я.

Хоть я и не планирую связывать будущее с модельной деятельностью, но она всё же успела стать частью моей жизни. И, если мне откажут в продлении контракта, то я впаду в отчаяние. Я никогда не была хороша ни в творчестве, ни в точных науках, хотя и имею зачёты по всем школьным предметам. Показы – вот, с чем связано моё прошлое и моё настоящее. Нет ничего страшнее лишиться шанса на будущее.

Мы с мамой неспешно идём к автомобилю. Лето только-только началось, но оно уже не может не радовать людей замечательной погодой. Солнце освещает алые бутоны высаженных вдоль улицы роз, десятки разных и непохожих друг на друга лиц, а тёплый ветер приятно поддувает в спину. Я закрываюсь от лучей ладонью, а глаза опускаю на разноцветную плитку под ногами. Когда тонкие щели исчезают под подошвами, я вспоминаю беззаботное детство. Когда мне было шесть, я любила резвиться на кладке, и мне не было важно, где я находилась: в кипящем туристами центре Йорка или на окраине безлюдного Хантингтона. Я просто жила и наслаждалась тем, что могу играть в игру сама с собой. Я быстро бежала вдоль кирпичных домиков, каменных заборов и осин, но никогда не позволяла себе наступить на щели. Чуть позже мне пришлось позабыть об этой игре, ведь мама поставила меня на каблуки, в которых, кстати, не очень-то удобно прыгать. Я пыталась, и даже не один раз, честное слово. Когда мне было одиннадцать, и мама вела меня на предварительный показ, я уже стояла на каблуках высотой в пять сантиметров. К всеобщему удивлению, я быстро привыкла к ним. Настоящий кошмар ждал меня прямо тут, на плитках. Остановившись тогда, я, покачавшись, постаралась перескочить через еле заметную щель. Разумеется, ничего не вышло, только платье запачкала, свалившись в небольшую канаву подле дорожки. Велосипедный звонок заставляет меня оторвать глаза от плитки и вернуться из воспоминаний в реальность. Мимо проезжают велосипедисты, и рядом постоянно раздаётся прозрачный звон, который в следующую же секунду растворяется в уличном гаме. Люди торопливо бегают по тротуару: кто-то активно обсуждает планы на лето по телефону, а кто-то несёт в руках букет душистых цветов на долгожданную встречу.

Мама отвозит меня домой, где я беру собранный прошлым вечером рюкзак с вещами. После этого мы прощаемся, и она обещает оповестить меня сразу же, как придёт ответ от агентства.

Я провожу в детском доме каждое лето с шести лет. Вопреки стереотипам я скажу, что там весело: десятки непохожих ребят постоянно то ссорятся, то мирятся, то устраивают вечеринки каждые выходные, то не выходят из комнат долгими неделями – в основном в сезоны дождей. Кажется, что я знаю каждого: я с ходу могу назвать черты характера того, о ком зайдёт речь, будь то парень, который старше меня почти на два года, или девочка, которая младше на восемь лет. Мы провели вместе столько времени, что я успела запомнить не только имена. У каждого детдомовца есть своя история, которая привела его в детский дом.

Глубоко в мою душу запала история восьмилетней Луизы. Я не могла не прослезиться, вспоминая слова маленькой девочки. Наверное, хуже неблагополучной семьи может быть только семья, отчаянно пытающаяся сохранить так называемый имидж. Русоволосая девочка, обожающая плюшевые игрушки и толстые энциклопедии, никак не вписывалась в семейную картину. Истории эгоистичнее я никогда в своей жизни не слышала. Луиза – это ребёнок, оскорблённым не только родителями, но и судьбою. Бывает так, что человек появлялся не в то время и не в том месте.

Луиза обожает своего игрушечного мишку. Она никогда не была общительной: каждый в небольшом кругу был награждён умными репликами юной девицы, которые изрядно выводили, из-за чего её часто затыкали, притом не самыми безобидными словами. Если говорить на чистоту, то речи у неё бывали получше, чем у старших – другие просто не могли с этим мириться. Я всё никак не могу забыть, как она отзывалась о семье: «Семьи нет. Оглянись и пойми, что из всего добра вокруг одно лишь золотое колечко несёт в себе ценность…». Луиза происходит из знатного английского рода, который может позволить себе иметь поместья в нескольких графствах сразу. Родителям было куда приятней развлекаться с деньгами, чем с маленькой, к тому же «незапланированной» дочерью. Луизу сдали в детский дом, когда ей было шесть. Плюшевый мишка – единственное, что хранило в себе воспоминание о прошлой жизни.

Она не считает ребят из детского дома своей семьёй. Череда разочарований дала о себе знать. Луиза одинокая, но недурная девочка. По крайней мере, у неё есть собственное мнение, в отличие от некоторых.

Лин в детский дом тоже сдали совсем крохой. Покорительница социальных сетей родилась с пороком сердца. Это известие не смогли перенести молодые родители, из-за чего сдали девочку в детский дом спустя три года после её рождения. Расти нелюбимым в семье было самым сложным испытанием в жизни модницы: Лин донашивала платьица двухгодовалой давности, носила шерстяные носочки, которые были ей совсем маленькими, питалась не больше двух раз в день. И всё это она терпела до появления в её жизни моей добродушной бабушки.

Но были и те, чья семейная жизнь оборвалась не по вине родителей. Джейкоб попал сюда после несчастного случая. Крупная автокатастрофа, произошедшая восемь лет назад, унесла жизни самых дорогих парню людей. В тот день за чертой северного Йорка снег валил непроглядной стеной, а колёса автомобиля чудом не сходили с трассы. Но чудо, как ему и полагается, было недолгим. Кроме оглушающего металлического скрежета, предсмертных хрипов и сирены спасательных служб Джейкоб не слышал, наверное, ничего. Лишь обезображенные тела и серебристое месиво старенькой машины остались в его воспоминаниях. Страшнее картины Джейкоб не видел. Но самым душераздирающим является то, что рыжеволосый парень толком не помнит своих родителей. Единственным напоминанием о них служит прямоугольное зеркало в ванной комнате, откуда на Джейкоба смотрят два лица из одного. Юноша постоянно отшучивается, когда ему задают вопросы насчёт прошлого. Так юмор и стал частью его характера – он стал шрамом, под которым скрывается истинная боль.