Макс Уэйд - Океан Разбитых Надежд

Помнишь, как ты засмотрелся на меня, и споткнулся о бордюр на занятии физической культуры? Я тоже смотрела на тебя. Помнишь, как ты смеялся с моих шуток, хоть в них не было ничего особенного? Я удивлялась твоей искренности. Ты не позволял себе улыбаться другим, ты не смеялся над чужими шутками, хотя они были намного остроумнее моих. Ты влюблял меня в себя, Люк, своей медленной походкой и своей блестящей улыбкой. Той, которая была предназначена лишь для меня одной…»

Этот парень никогда не смеялся ни с моих шуток, ни с шуток других – на его лице я ни разу не замечала улыбки, о которой только что написала. И на то наверняка были свои причины, ведь Люк всю жизнь рос в детском доме. Я громко стучала высокими каблучками, когда проходила по длинному школьному коридору, и чёткий стук разлетался во все стороны. И, когда все парни сходили с ума, начиная любоваться длинными ногами, Люк покидал коридор. На занятиях физической культуры мы вовсе не пересекались. В действительности же Люк никогда не замечал меня, хоть это и было трудно делать.

Я кладу ручку рядом с исписанной бумажкой и перечитываю полученные абзацы. Я пробегаюсь глазами по буквам, составляющих фразы, предложения. Бумага пропитана грязной ложью. Я вздыхаю, а затем сминаю бумажный лист.

– Что за дела? – негодует Морис.

Делаю глубокий вдох и отвечаю:

– Мне нужно собраться, – монотонно произношу я, продолжая мять исписанный лист.

Когда он окончательно превращается в маленький неаккуратный комочек, я бросаю его в мусорное ведро подле столика. Ручка вновь появляется в моей ладони, а я смотрю на новый чистый лист перед собой. Затем я начинаю выводить слова.

«Дорогой Люк!

Пишет тебе Кэтрин Лонг.

Перед тем, как ты начнёшь читать это письмо, я хочу заметить, что это очень смелый поступок. Будь я на твоём месте, я бы никогда не распечатывала его. Люк, я безмерно виновата перед тобой, но и держать в себе переживания я тоже не могу. Я очень надеюсь, что ты правильно поймёшь меня. Спасибо.

Твой бархатный голос ласкал мои уши со времён младших классов. Ты громко рассказывал интересную историю из своей жизни, и я не могла оторваться. Ты с таким невероятным восторгом описывал всё, что помнил. Из твоей груди вырывались вздохи, разум составлял красивейшие фразы, а сердце придавало им чувственности…»

Я неуверенно ставлю точку в конце предложения.

– Ну, что там? – Бетти наклоняется ближе.

Люк никогда не подавал голоса в школе. Он молчал всегда: и на уроках, и на переменах. Этот парень никогда ни с кем не общался. У него не было друзей или хотя бы товарищей как в младших классах, так и в старших. Я осознаю, что никогда в своей жизни не слышала голос Люка. Он никогда не передвигался по коридорам медленно, как об этом написала я. Когда он бежал к главному выходу, он мог снести с ног не только учеников, но и педагогов. Юноша ни на секунду не задерживался в школе.

Я бросаю ручку в пол и, вздыхая, провожу ладонью по мокрому от пота лицу. Морис с Бетани дали мне слишком сложное задание – не только солгать человеку, но и постараться разгадать его. Разгадать его настоящего, чтобы письмо выглядело правдивым.

– Я так не могу, здесь слишком шумно, – оправдываюсь я. – Можно я закончу дома?

Впервые я почувствовала, что ложь может быть горькой и обидной. В сто, нет, в тысячу раз обиднее самой страшной правды. Для меня сотворение лжи – самое трудное, что только может быть. После расчётов по математике, разумеется.

Бетти и Морис замечают моё подавленное состояние, а я ведь пришла сюда веселиться, а не грустить.

– Хорошо, можешь закончить позже, – соглашается Морис, помедлив. – Но обещай, что передашь письмо парню. И помни – это всего лишь игра.

– Я помню, Морис. И да, я завтра же опущу письмо в почтовый ящик.

Бетти разочаровывается:

– Ты так скоро уезжаешь из Хантингтона? – она наполняет свой стакан газировкой и немного отпивает. – Мы же совсем не успели повеселиться.

– Мне срочно нужен отдых за городом, – смеюсь я. – Да и у бабушки завал на работе, а этим летом я обещала ей помогать.

– Очень жаль, – Бетти опускает голову. – Надеюсь, мы скоро увидимся.

Подруга поднимается на ноги и встаёт рядом со мной в ожидании, что я сделаю то же самое. Я встаю и тепло обнимаю её.

– Тоже на это надеюсь.

– Спасибо, что пришла, – повторяет она. – Прошу тебя, отдохни летом, ты вся на нервах.

– Нет проблем. Уверена, мы ещё не раз встретимся здесь.

– А я тебя звал? – встревает Морис, ехидничая.

– Куда уж ты без Кэтрин, – Бетти отстраняется и поднимает газировку с пола. – За нас!

Мы в последний раз смеёмся, провожая учебный год, в последний раз обнимаемся и расходимся по домам.

Я вхожу домой и захлопываю за собой дверь. Поток свежего воздуха в последний раз подхватывает подол моего платья. На часах семь тридцать, дома никого нет, кроме меня. Только я и бешеный стук сердца. Только я и ложь, которую я принесла с собой. Я переодеваюсь в пижаму, смываю макияж, наливаю вкусного чая и иду в свою комнату. Кладу перед собой лист и начинаю писать.

«Дорогой Люк,

Пишет тебе Кэтрин Лонг.

Чёрт возьми, я больше не могу молчать – так и знай. Я больше не могу отмахиваться от собственных фантазий. Я больше не могу смотреть на тебя и при этом ровно дышать. Я больше не могу сдерживать себя. Твоё молчание заставляет меня говорить, твоя быстрая походка заставляет меня бежать за тобой, а в томном взгляде искать ответы на все мирские вопросы. Твой загадочный вид выдёргивает меня из образа, который я тщательно оттачиваю каждый день. Я хочу разгадать тебя. Я жажду знать, почему ты действуешь на меня подобным образом…»

Хочешь солгать – скажи долю правды, а остальное додумай. Так я и поступаю. В этом мире не осталось ничего святого, раз правду мы теперь выдаём за ложь. Поставив последнюю точку, я отбрасываю исписанную бумагу в дальний угол стола и даю себе обещание, что обязательно закончу письмо позже.

Я осторожно-осторожно делаю несколько глотков зелёного чая, и кипяток обжигает язык. Мята всегда меня успокаивает. Я начала пить такой чай одним далёким Рождеством. Тогда я была в третьем классе. На Рождественских каникулах я, как и обычно, осталась в детском доме бабушки на несколько дней. Всё было украшено сверкающими гирляндами, внутри повсюду шуршала мишура, а подарочные коробки были на каждом шагу. В этот период самые добрые люди Йорка отправляют подарки детям, которые были лишены шанса на их получение. Обёрточная бумага шелестела так громко, что не все дети услышали тихий перезвон колокольчиков Хью – поварихи лет шестидесяти, которая до сих пор работает в детском доме. Эта милая старушка приглашала детей за праздничный стол, где нас поджидал чай с листами мяты, рождественские пудинги и бесконечно долгие, но очень интересные истории из её жизни.