Макс Уэйд - Океан Разбитых Надежд

Love can be a blessing or a curse…

Люк, 2021

До встречи с Кэтрин я видел мир вокруг себя, после – только в ней.

Шестнадцать лет – большой ли срок? Шестнадцать лет – это сто девяносто два месяца, примерно шесть тысяч суток, сто сорок тысяч часов и целая бесконечность мельчайших секунд. Для меня ответ очевиден: да и ещё раз да.

Человек появляется на свет, делает первый резкий вдох и издаёт первый звук; с губ слетает первое слово; даётся первый, пусть даже маленький шаг. Появляются первые умные мысли, в голове генерируются тысячи и тысячи вопросов, ответы на которые не дать, наверное, никому: никаких сил не хватит. Появляются первые знакомые, товарищи, друзья. Человек начинает придерживаться собственного поведения, формирует круг общения по интересам. Кто-то увлекается литературными течениями, кто-то находит себя в искусстве рисования, а кто-то историей древнейших времён. Люди познают, изучают то, до чего они не смогли бы даже дотронуться без дарования жизни. Вместе с развитием люди оставляют прошлое позади: больше нет первого вдоха – его заменяет безостановочный физиологический процесс; больше нет первого звука – ему на смену приходит ежедневный обмен информацией; больше нет первых знакомых – так называемые дорожки разошлись.

Первый шаг – это путь к тому богатству, которое нам дарует жизнь. Это путь к друзьям, образованию и первой любви.

До шестнадцати лет мне не досталось ни единого первенства, чтобы познать жизнь. У меня нахально отняли отрочество. Моя жизнь была бесцельным существованием, исход которого предопределили. Предопределили бы, если бы не Кэтрин Лонг, перевернувшая мой маленький, искалеченный мир с ног на голову.

Был первый шаг, был второй и третий. С появлением этой девушки жизнь понеслась, как ястреб. Я больше не помнил свою жизнь без неё. Наша история стала прошлым, является настоящим и будет будущим. Кэтрин – моё всё. Мой лучший друг, к которому всегда можно обратиться за советом. Мой проводник в мир, где нет места жестокости и лжи. Мой учитель, который преподносит мне то, что не изучают ни в одной из школ.

Мой мир, без которого не было бы ничего.

Сейчас мне уже двадцать, а я до сих пор вспоминаю свои шестнадцать вместо того, чтобы смотреть по сторонам. Я шагаю по Нью-Йорку, скрывая мёрзлые щёки за длинным воротником пальто. Мне приходится сжимать ладони в кулаки и прятать их поглубже в карманах, чтобы спасти от первых заморозков. Костяшки уже успели заледенеть, а пальцы покраснели, и я всеми силами стараюсь их отогреть. Ветер дует в лицо, раскидывая отращенные до плеч кудри по сторонам.

Я никогда не планировал отпускать волосы. Они у меня вьющиеся, и я думал, что будет слишком сложно ухаживать за ними. В принципе, так и есть – мне приходится изрядно помучаться перед тем, как прилично уложить их, зато какой бывает результат! Друзья из университета говорили, что мне давно надо было сменить имидж. По их словам, с новой причёской я выглядел бы старше и солиднее. Что ж, я рискнул – и не прогадал.

И вообще мне повезло, что со мной в Нью-Йоркском университете учатся такие креативные люди. До знакомства с ними в институте изобразительных искусств мне не с кем было и кружку чая выпить, а теперь, когда наше общение прошло стадию формальных разговоров, мы вместе проводим свободное время в разных уголках мегаполиса.

Я перехожу Пятую авеню, любуясь ещё зелёными аллеями Центрального парка, и направляюсь прямо к припаркованному такси.

Серые тучи отражаются в окнах небоскрёбов. Я задерживаю взгляд на громадинах из стекла и бетона – штыки, устремлённые в хмурое небо, меня совсем не привлекают. Не то чтобы мне не нравилось в Нью-Йорке, просто этот город точно не для меня. Я с детства жил рядом с цветущим садом и бурной рекой, среди широких британских полей, и смена природы на шумный мегаполис, где в воздухе смог, а под ногами слой пластика, стала для меня серьёзным ударом. Да, здесь есть огромный парк, по которому можно бродить часами, и чудесная река Гудзон, здесь льют дожди и светит солнце, а весной цветут вишни и поют соловьи. Но Нью-Йорк, каким бы прекрасным он ни был, никогда не сравнится с маленьким Хантингтоном на севере Англии. Я люблю Хантингтон за пробивающиеся сквозь трещины в асфальте одуванчики, стрекочущих до поздней осени цикад, уютные вечера, но больше всего за Кэтрин, которая разделила мою жизнь на «до» и «после».

Идея переехать из Хантингтона в Нью-Йорк впервые возникла у Лиама, и ему удалось быстро уговорить Сару. Мы оставили в Великобритании бабушку с дедушкой, но это не проблема: я всё равно навещаю их несколько раз в год, и они этому несказанно рады.

Над головой сверкает раскат, а вскоре издалека доносится и гром. Я замедляю шаг. Кэтрин научила меня любить грозу, запах дождя и шум ветра. Я не мог терпеть грозу. Мне было тошно мокнуть под холодным дождём, мне хотелось плотно закрыть уши ладонями, когда следом за раскатом раздавался гром. Я до дрожи в коленках боялся бури, которая сламывала деревья. Но Кэтрин сумела изменить моё отношение к грозе.

Она научила меня многому, и сама училась со мной. Она проходила собственные испытания и помогала мне пройти мои. Именно поэтому я считаю, что она заслуживает даже большего счастья, чем сейчас.

Я закрываю глаза и в который раз начинаю вспоминать, с чего всё началось.

Кэтрин, 2016

Я взяла фамилию своей бабушки, когда мне было не больше двух лет. В нашей семье это никогда не обсуждалась, и, пока миновали мои годы, я считала, что так и должно быть. Меня звали по фамилии Лонг, а маму – Гофман, но мне не казалось это чем-то из ряда вон выходящим. Я просто глупо улыбалась, когда взрослые переводили взгляд с мамы на меня и обратно. Да, миссис Гофман хорошо делала вид, что всё в порядке, чтобы у девятилетней дочери не возникало вопросов. Как она любит говорить, всё сложилось «наилучшим образом», но непонятно, для кого. Сейчас мне шестнадцать, и у меня всё по-прежнему. Каждый раз, когда фотограф называет меня по фамилии, я живо отзываюсь и почти не задумываюсь о своём отце. Об отце, которого я никогда не знала.

– Хорошо, мисс Лонг, очень хорошо, – мужчина высовывается из-за камеры, сделав очередной снимок. – Но было бы лучше, если бы вы чуть-чуть подняли подбородок.

Конечно, я была не настолько глупа, чтобы полагать, что моего отца просто не существовало. Если есть миссис Гофман, значит, есть и мистер Гофман. В детстве я частенько рассматривала своё лицо, представляя внешность папы. Однажды мне взбрело в голову высоко заколоть волосы и нарисовать себе бороду фломастерами, чтобы поглядеть на папу в зеркале. Однако мама не поддержала эту идею, так что уже спустя пять минут я растирала лицо мочалкой.