Ирина Зелинская - Где? – Неважно. Когда? – Все равно

Петербург переставал быть фоном для любви к Федору, город начинал срастаться с его образом. Казалось, что Кира и Федор прошли город целиком, дотронулись до каждой дверной ручки, в лицо знали всех атлантов и кариатид. Маскароны вопрошали со стен: «Почему ты одна? Где он?»

На следующий день, поняв, что урбанический пейзаж в этот раз ее не спасет и не вылечит, пришлось собирать необходимые вещи, пару романов, в том числе, подброшенного Федором Воннегута, чтобы укачать тоску электричкой. Сам процесс перемещения из точки А в точку Б отвлекал, внутренний зуд, побуждающий к действиям, в дороге как-то утихал, меняющаяся за окном картинка доказывала наличие скорости. А скорость – возможность перемен.

На последней электричке до Волховстроя 30 июля ехало довольно большое количество подвыпивших моряков – последнее воскресенье месяца было днем ВМФ. К ней подсел один из них, надеясь развлечь себя дорожной беседой. Все ее реплики, как обычно бывало в таких случаях, были предельно вежливы и лаконичны, чтобы не провоцировать собеседника на продолжение разговора. Моряк пребывал в предвкушении праздничного шашлыка и рассказывал ей о том, как он рад, что ему довелось послужить, что главное во флоте, как и в армии, – дружба, которая остается вместе с формой, на всю жизнь. Почему форма должна оставаться на всю жизнь, Кира так и не поняла, но спрашивать не стала. Она периодически кивала, но, несмотря на это, пыталась продолжать читать книгу.

– Меня Федором зовут, – представился попутчик.

Искренняя улыбка поплыла по ее лицу: оказывается, бытие не отзывается на провокации вроде «если все хорошо, то пусть сейчас позвонит». Провидение работает тоньше и аккуратнее. В этот день был ровно год со дня ее знакомства с Пашей, в такой же последней электричке. И этот моряк с не самым редким, но самым важным именем определенно не что иное, как знак свыше. Она вежливо и дружелюбно попрощалась с ним, пожелав хорошего вечера, и выскользнула в тамбур. Оставалась одна остановка.

Традиционно пребывание на даче воспринималась ею как ссылка. На сей раз она приехала туда не по родительскому поручению или какой-то необходимости, но потому, что хотелось сбежать от себя, от города, от мыслей о Феде.

На даче всегда хорошо читались романы. Вдумчивее и быстрее чем в городе, с его вечной суетой и внешними раздражителями. Здесь же можно было уйти в книгу с багажом мыслей. Кира читала «Мать Тьму» Воннегута. Читала очень внимательно, надеясь понять, что зацепило в этой истории Федора. Ведь мы живее всего откликаемся на то, что есть в нас самих. В конечном итоге, вся наша страсть к познанию – всего лишь поиск себя, попытка самоосмысления. Она вчитывалась в текст и, стараясь понять, где здесь Федор, что ему близко, думала, что он, вероятно, хочет казаться кем-то вроде Кэмпбелла, пляшущего на грани между подчинением обстоятельствам и своим собственным выбором при том, что в обоих случаях пассивное добро скрывается под маской активного зла. «Кстати, если задуматься, – рассуждала она, – то что-то подобное мы встречаем и в отечественной классике, в образах разочарованно-романтических лишних людей, вроде Онегина и Печорина». Но, возвращаясь к воннегутовскому герою, она думала о том, что очень важно помнить о том, кем мы кажемся, потому что в конце концов наша натура заполняет данность формы, пытаясь ей соответствовать. «Если довести эту мысль до конца, то получается, что мы, уже формулируя то, чем хотим быть, становимся этим. Господи, как же сложно!»

Она отложила книжку и зябко поежилась от порыва ветра. До приезда Федора в Петроград оставалось еще чуть больше недели, а она не может найти себе место и занятие уже сейчас. Чтение романов и рисование сюрреалистических картинок черной ручкой на тетрадных листах не освобождало голову от ожиданий, но только еще сильнее разгоняло острую щекотку в груди. Отсутствие Феди приносило почти физическую боль, как в то время, когда зимой он не замечал ее.

Не в состоянии находиться на одном месте, Кира отправилась туда, где всегда хорошо писалось и думалось. На даче это был пустырь, где никого поблизости не было слышно и видно, и, кроме муравьев, ничто не могло нарушить спокойствия. В глубокой канаве между диких, ничейных участков лежало бог весть откуда взявшееся бетонное кольцо, из тех, что используются для колодцев. Нагретый бетон щедро делился теплом, берега канавы, заросшие кустарником и мелкими березами, прятали от ветра. Здесь она часто читала или писала стихи, строчила ответы на письма – это было убежищем, в котором уютно прятаться не только от других, но и от себя. Здесь, на кольце, ставшем частью пейзажа и органичным продолжением русла иссохшей канавы, ей удалось слегка успокоиться. Мысли о Федоре постепенно улеглись, стычки с внутренними демонами, шепчущими о том, что он ее не любит, сошли на нет, ощущение внутренней гармонии начинало восстанавливаться.

Домой она вернулась только ночью, сонный озноб заставил забраться под одеяло, и, стуча зубами, Кира смотрела сквозь огромные панорамные окна на тревожное небо с причудливыми облаками, по которым, как по кофейной гуще, можно гадать судьбу. Внезапно раздался сигнал пришедшего сообщения. Она лихорадочно нащупала телефон и увидела в строке «от кого» долгожданное «Федеря». «Утопленников за повешение не судят», – гласил текст. Она блаженно улыбнулась и взялась дочитывать Воннегута. Закончив последнюю страницу, подумала, что, может, и не было никакого послания в этой книге. Только циничный, висельный юмор напоминал интонации Федора. С этой, слегка разочаровывающей, мыслью она заснула. Но ненадолго.

Резкая боль ударила в палец ноги так, что Кира закричала. Промучившись остаток ночи, Кира с первой же электричкой уехала в город. Любое напряжение в пальцах выстреливало резью, такой, что временами казалось, будто кто-то вытягивает веревочку нерва, то и дело тренькая на ней, словно на балалайке.

Оказавшись в кабинете хирурга Кира с опаской посмотрела на врача-индуса, довольно скверно говорящего по-русски. Недоверие возрастало с каждой минутой, но перспектива остаться без прогулок по городу пугала еще больше. Врач сказал, что она ушибла палец, ноготь врастает в кожу, и его необходимо удалить. Кира согласилась, и началась экзекуция.

Вводя местный наркоз, хирург поинтересовался, снимает ли она когда-нибудь фенечки, и, получив отрицательный ответ, задал следующий вопрос:

– А как ты их стирает?

– Чищу зубной щеткой, – до реакции на этот ответ ей уже не было никакого дела, так как боль захлестнула ее целиком. И, наверное, впервые за долгое время она забыла о Федоре.

Как удалось доковылять до квартиры, она не помнила. Уже лежа на диване и засунув ногу в петлю, свисавшую из анкера на потолке, Кира ощутила все радости отходящего наркоза.