Ксения Нихельман - Музыка перемен. Книга вторая

Первое отделение труппа закончила арией из «Травиаты» «Libiamo ne’ lieti calici». Все мужчины одеты в бархатные костюмы темно-синего цвета, расшитые серебряными нитями. И только у Макса и Пьеро нить была золотой.

Во втором отделении я настроилась на новые сюрпризы. И они не заставили себя долго ждать. Пьеро исполняет «Per te». Он вышел близко к краю сцены, очень близко, рискуя упасть вниз. Я поерзала в кресле, мне стало неудобно сидеть, закружилась голова. Он смотрел на меня. Его большие темные глаза отчетливо нашли мои глаза среди всех зрителей. Зачем он смотрит? Голос усиливался. «Per te» – «Для тебя». Для тебя, для тебя… если он еще раз это произнесет, то я поверю, что он на самом деле поет для меня, живет для меня, со мной он будет иметь тысячи счастливых дней и ночей. Я снова поерзала в кресле, по спине бежали мурашки. Вмиг в зале стало зябко, руки похолодели. В зале отключили отопление?

Per te…

Концерт закончился. И я решила найти Макса, чтобы задать ему один-единственный вопрос.

– Максим, зал просматривается вами со сцены?

– Не полностью, первые четыре или пять рядов.

– А дальше?

– А дальше? А дальше – темнота.

Мне показалось! Он не видел меня. И слава богу! Охваченная волнением, я совсем не заметила, как налетела на человека. В нос ударил знакомый шоколадный запах. Я подняла на него глаза, и земля поплыла из-под ног.

– Тебе понравилось?

– Так себе.

– «Per te» я посвятил тебе.

– Не слышала, выходила в туалет.

Уголки его губ поползли наверх.

Я дернула ручку двери кабинета Удальцова, но кабинет оказался пуст. Где его черти носят? Скорее всего, у второго заместителя: хвастают друг перед другом. Хвастовство привычное и обыденное занятие этого места. Утро начиналось с выяснения – у кого больше в этом месяце зарплата, выше премия, кому готовить дырочку под очередную медаль ежегодного праздника доблестной прокуратуры. «Я купил новую машину, а ты? Я еду в отпуск в Европу, а ты?» Как маленькие дети в песочнице: «У меня лопатка! А у меня ведерко!» Победителей не жаловали, выскочек, шедших на шаг впереди, проклинали, обещая надрать задницу.

Эти люди отличались от меня. Они жили в другом мире, дышали другим воздухом, ели другую еду и запивали ее другими напитками. Они жили в мире богатства и роскоши, в мире элитных ресторанов и магазинов брендовых марок. Мне было нечем ответить. Я уперто работала бесплатным помощником, и никому из них не приходило в голову, что иногда жизнь вынуждает и к такому. На обед работники уезжали на дорогих автомобилях в рестораны, а мы, мелкие рыбешки, что существовали за плинтусом их воображения, оставались в помещении и употребляли домашнюю еду, приготовленную своими руками.

Однажды Удальцов и его коллеги-дружки вернулись сытые и довольные с обеда. Заметив наше скромное сообщество, начали притворно принюхиваться, тем самым намекая, мол, что за дерьмо вы едите?

Я оказалась права. Удальцов вышел из соседнего кабинета, и его глаза забегали, как у нашкодившего кота. Если он решил, что я подслушивала, стоя под дверью, то он сильно ошибался. Он мог обсуждать и осуждать кого угодно, в том числе и меня. Мне абсолютно все равно. Я пропустила начальника в кабинет первым.

В глаза бросился его вид со спины. Ноги, как у кавалериста, привыкшего постоянно сжимать бедрами седло, двойная макушка, нескладная походка. Одна нога так и норовила обогнать вторую, поэтому со стороны казалось, что Удальцов подпрыгивал с пятки на пятку. Большой размер обуви, что не скрывал итальянский бренд, плечи хоть и широкие, но угловатые и скошенные книзу. Я разглядывала начальника с таким изумлением, будто только что вошедшего незнакомого человека. Почему я раньше не замечала?

Мы сели за стол. Я протянула документы на проверку, но нас прервал звонок его телефона. Из трубки донесся женский голос. Я в раз определила, что на том конце его жена. Удальцов говорил с ней вяло и небрежно, закатывая глаза.

– Хочешь – бери, не хочешь – не бери. Мне без разницы. – Протянул он.

Их разговор длился около двадцати минут в пренебрежительной манере. Все сводилось к тому, что она настоятельно требовала участия Удальцова в своей жизни, а ему было плевать, и хотел он одного, чтобы она отстала и оставила его в покое. Я подумала, что бы было, если бы я стала его любовницей? Что стало бы с этой несчастной истерившей женщиной? На моих глазах уже разворачивалась подобная история. Костя и Ира. Их супружеская жизнь со скоростью набирала обороты: Костя искал новых приключений на одну ночь, а Ира тонула в болоте молчания и грязи измен мужа. И если Удальцов был мне чужим человеком, то за спасение души брата я начала молиться.

– Уезжаем в отпуск с женой , – пояснил он, делая ударение на слове «жена», – в Турцию.

– Хорошего вам отдыха!

– Да отдохнем уж хорошо, это точно. Девятый раз едем. Причем в одно и то же место, в тот же самый отель.

– А вам не хотелось бы посмотреть что-нибудь новое, интересное? – недоумевая, спросила я и представила, как в десятый, юбилейный, раз чету Удальцовых в аэропорту радостно, как самых дорогих гостей, встречают турки с разноцветными воздушными шариками и плакатами.

– Я разве еду туда смотреть? Для меня важно наличие, – он подался вперед и начал загибать пальцы, – кровати, еды, бара и бассейна.

Польщенно отвалившись на спинку кресла, ни к селу ни к городу принялся посвящать меня в секретные подробности своих заграничных поездок, до которых мне не было дела. Я сменила тему, напомнив о ждущих проверки документах.

– Хорошо, – просмотрев, заключил Удальцов и поставил подпись. – Хорошая работа!

Мне не раз западало в душу желание проникнуться тем успехом, который испытывал Макс, а теперь еще и Пьеро, когда зал купал их в аплодисментах. Восторг, самозабвение, исступление? Ощущение себя значимым, а не рядовым винтиком в странном механизме госаппарата. Каково обладать сверхспособностью – управлять настроением зала? Нажимать на кнопочки, дергать за рычажки, выплескивая из людей притаившиеся эмоции. Хоть на секундочку, но мне непреодолимо захотелось это узнать, прочувствовать, прожить. И невпопад я ляпнула:

– А не могли бы вы поаплодировать мне?

– Что?

– Ну, похлопать в ладоши?

Удальцов посмотрел на меня с таким ужасом, будто я попросила его станцевать голым на столе у прокурора.

– А может, тебе еще зарплату выплатить? – зло кинул он.

Я обмякла на стуле, почувствовав, как опустились плечи. На глаза навернулись слезы, но я сдержала их. Это было больно, равносильно удару по лицу. Лучше бы швырнул в меня документом и прогнал прочь, чем то, что он сказал. Месть за несостоявшийся перепихон в его машине.

– Я сегодня уйду пораньше? – словно не расслышав его вопроса, спросила я. – Я все сделала.