Белый Крот - Я [не] шучу

Максим изучал картины долго и внимательно. Кажется, правда, с интересом. Женя начал нервничать: разглядывали, будто не картины, а его самого.

– А ты оказывается талантлив.

– Это не талант, а всего лишь навык. Мои картины – ерунда полная.

– Почему на всех портретах только мужчины? Кто они?

Женя выпустил столбик дыма уголком рта и поёжился от прикосновений мороза к затылку. Сбил с сигареты пепел в битую пепельницу. Ему казалось, что в таких ситуациях принято говорить что угодно, только не правду. Но врать не хотелось. – Со всеми этими людьми у меня были отношения.

Максим засмеялся, но Женя оставался серьёзным. Какое-то время они просто смотрели друг на друга, слушая, как на улице в каменных джунглях уныло воют сирены скорой помощи, и снег ложится на ржавые крыши.

– Разыгрываешь меня? – Максим прикинул, сколько всего здесь картин и деликатно прочистил горло. – И ты спал со всеми?

Женя помотал головой и воткнул сигарету в пепельницу. —Нет.

Максим осмотрелся: теперь ему, вероятно, стало неловко в этих стенах. И Женя понимал его. Не слишком-то хочется, чтобы твой портрет потом торчал где-нибудь в гуще всех этих законсервированных незнакомцев, словно трофей.

– Ты же не передумал рисовать меня? —Максим неожиданно подмигнул Жене.

И Женя почувствовал, как что-то в нём всколыхнулось. Живой огненный шар в груди потребовал действий. Стрельцовский поманил Максима к себе, указав на диван. – Садись. —Закатал рукава белой рубашки и приготовил чистый лист бумаги, подложив под него планшет. Сел рядом, нарочно подогнув под себя одну ногу так, что его колено могло при малейшем движении соприкоснуться с Максимом.

– Она твоя? —спросил Максим, – эта студия.

– Съёмная, —Женя опустил глаза, отчётливо представив будущий портрет на белоснежном листе бумаги, —хозяйка этой норы – старая женщина – сдала мне её года три назад. А теперь подыскивает сожителя, потому что для меня одного эти роскошные апартаменты становятся неподъёмными. Сдать такую студию проблематично. Приличным людям она кажется неудобной, а остальные едва тянут её в одиночку.

– Приличные люди?

Женя осёкся, почесав шею кончиком карандаша. – Те, кто может позволить себе больше. Люди с деньгами и хорошим вкусом.

– Значит, ты ей должен?

– В основном – да. Вчера она привела молодого человека, студента из меда. Он не пробыл здесь и пятнадцати минут, состроил моську и сказал, что здесь слишком сильно пахнет краской. А неделей ранее она заглянула с мужчиной… – Женя поёжился, – ты знаешь, во время работы я слишком ценю комфорт и терпеть не могу, когда какой-то незнакомец пялится на мои картины и спрашивает, отчего один мужчина целует другого.

Максим потёр мочку уха. – Тогда почему бы тебе не подыскать что-нибудь более подходящее? Это не хоромы, вокруг полным-полно бюджетных студий как эта только без соседей.

Женя прижал к горячим губам карандаш и задумался. Ему нравилась эта студия. В ней он впервые в жизни почувствовал-то себя по-настоящему дома. – А вдруг повезёт, и сожитель окажется неплохим человеком? Может быть даже художником? – улыбнулся и помотал головой.

– Ты красивый, – прошептал Максим.

Женя кивнул. Карандаш нервно метался по белоснежному листку бумаги, грифель шуршал в густой тишине. И медленно таял. Руки должны были знать своё дело, но чем больше Женя всматривался в довольно-таки правильное лицо напротив, тем чаще ошибался. – А чем ты занимаешься?

Лицо Максима буквально просияло от возможности заполнить волнительное молчание словами. – Я айтишник. Работаю в одной фирме. Ремонтирую ноутбуки. Люди приносят мне их, а я… – он запнулся, – это не так интересно как живопись. Да?

– Вовсе нет, – Женю кинуло в жар, он понял, что выдал себя, и качественно солгать уже не получится. – Я просто не слишком сильно разбираюсь во всём этом. Я не говорил, что ковыряться в ноутбуках не интересно.

Максим тихо посмеялся. – Не оправдывайся!

Женя почувствовал, что покраснел. И Максим это тоже заметил. Какое-то природное чувство такта подсказало ему сменить тему:

– Что там? Уже готово?

– Нет, – Женя потёр скулу ребром ладони. – Дай мне ещё минут десять.

Снег за окном упрямо валил на землю тяжелыми хлопьями, и в приоткрытую форточку лились отзвуки внешнего мира – такие неважные и абсолютно бессмысленные. Женя никак не мог уловить то, что нужно: у человека на портрете были точно такие же темные глаза, как у Максима. Точно такой же рот и нос, волосы и скулы. И всё-таки это был кто-то другой, попросту до дрожи слишком похожий. И когда Максим взглянул на того «другого», то не смог сдержать улыбку. «Это… это…» – вот и всё, что он выразил прежде, чем замолчал на целую минуту. Женя отложил планшет и только теперь понял, что тело его переполнено тяжестью. Пять утра, портрет у Максима. И предлог зайти домой выветрился, как и лёгкость от выпитого виски. Нужно решаться.

– Меня никто не рисовал, – признался Максим.

– Нравится?

– Шутишь?!

Женя опёрся локтём о спинку дивана и запустил пальцы глубоко в волосы. – Тогда забери его с собой. И считай подарком.

Стрельцовскому не хотелось видеть Максима в общей засоленной куче любовников. Лучше просто забыть, если вдруг он исчезнет на рассвете. Максим повернул голову, и уже по одному взгляду всё стало ясно. Женя почувствовал нервное сердцебиение у себя в груди. И в запястьях тоже и даже в висках. Стрельцовский ждал. В конце концов, они ведь давным-давно взрослые люди. И никакие слова не нужны, чтобы объяснять через-чур простые вещи. Максим отложил портрет и наклонился к Жене. В нос ударил запах его горячего тела. Стрельцовский почему-то подумал о вечере после грозы, когда в воздухе немного пахнет озоном, немного мокрым асфальтом и летом. Максим поцеловал его решительно, обхватив за затылком, чтобы шансов отпрянуть не осталось. Что их может связывать? Ничего кроме всклубленной постели. Очередная нелепая попытка полюбить всерьёз. Женя представил, как проснётся в пустой студии на рассвете уже через пару часов и будет долго приходить в себя, буравя отсутствующим взглядом потолок. И на что он только надеялся, болтая с этим парнем в баре? Ведь по существу, он просто снял Максима на ночь. А может быть, снял не он, а его? Рука Максима легла Жени на колено, чуть сжала и целенаправленно поползла вверх по внутренней стороне бедра. Женя проснётся с горьким привкусом во рту. Проснётся один и, конечно же, первым делом закурит, не выбираясь из-под тяжелого одеяла. Стрельцовский ответил на поцелуй, но гораздо мягче. И с осторожностью скользнул мокрым языком в рот Максима, влив в него своё одиночество. Дыхание у обоих сорвалось, стало учащённым. Женя остановил руку Максима в самый последний момент, отстранился и посмотрел в глаза. Максим молчал, слова у Жени тоже не шли. Тишина копилась в их горлах тяжелыми комками. В ушах звенело.