Елена Поддубская - Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 3: Учёба. Часть 1

О всеобщем подобострастии к «Лёше», как ласково звали пациенты Балакирева меж собой, Николина, безусловно, знать не могла. Поэтому, когда столкнулась с ним на центральной лестнице, поздоровалась с мужчиной в белом халате из вежливости и не прекращая восхождения.

Приказ: «Стоять!», заставил девушку обернуться. Дед Мороз без бороды, с мясистыми губами честолюбивого человека, в возрасте, не превышающем сорока, но уже с наметившимся животом смотрел вовсе не по-доброму.

– Вы это мне? – спросила Лена, оглядываясь по сторонам.

– Хромаешь или мне показалось? – похоже, отвечать на вопросы врач не привык.

– Хромаю, – ответила спортсменка, не соглашаясь с тем, что её допрашивают вот так бесцеремонно, на ходу, на лестнице.

– Чем хромаешь: ногой или спиной? – иногда в отделении хирургии лежали ревматоидные больные с межпозвоночными грыжами или хроническими болями спины. Всех поступивших за сегодня хирург не знал. В его интонации слышалось повеление. Он привык быть хозяином второго этажа. Но и этого Николина конечно же не знала, а отдавать предпочтение тому, кто даже не представился, не собиралась и вовсе. Выдохнув протяжно и через ноздри, она отвернулась и тут заметила на втором этаже ещё одного человека в белом халате. Он был моложе и красивее того, что стоял ниже. Ответив кивком на его подмигивание, Лена посмотрела на Балакирева сверху вниз и развела руками:

– Расстрою вас, хромаю придатками.

– Не понял? – мужчина внизу свёл брови к переносице. – Какое это имеет отношение к нам?

– Лично к вам – точно никакого, – уверила студентка, отвечая дерзко и предельно кратко.

– Как это «с придатками»? – засомневался и тот, что стоял наверху, и оба врача пошли на сближение, зажимая девушку «в коробочку».

– Придатки предали, вот теперь пытаемся придать им первоначально функциональный вид, – объяснила Николина, упражняясь в тавтологии и веселясь от растерянного вида мужчин.

– С кем пытаетесь? – заглянул в глаза сверху хирург Терентьев. Несмотря на моложавость, на его голове уже просматривается залысина.

– Дружным терапевтическим коллективом.

– Ты – артистка? – уточнил Балакирев. Девичий речитатив походил на хорошо зазубренный текст. А так как в Первом диспансере нередко лечились, в том числе, и прославленные деятели искусства, вполне можно было предположить, что красивая блондинка как раз и есть из этой богемной среды. Ответ, что она из балета, девушка сопроводила плавным движением руки. Его Николина усвоила ещё когда занималась фигурным катанием. Впрочем, девяносто процентов девочек Москвы и Подмосковья отзанимались в детстве фигурным катанием без ощутимых последствий для их пластики. Лене же удавалось иногда разыгрывать из себя то танцовщицу, то балерину, воспроизводя этот, и только этот, жест, отточенный до совершенства. Остальные движения сразу выдали бы в ней самозванку. И всё же, провести такого опытного врача как Алексей Александрович, насмотревшегося в диспансере, в том числе, и на балетных прим Большого театра, было невозможно. Девушке явно не хватало измождённости. Да и ростом она вымахала выше проходного балетного максимума. В СССР детей для спорта или искусства отбирали прежде всего по физическим данным.

– Больше чем в подтанцовку я бы тебя не взял, – критически заметил хирург, давая понять, что больше говорить им не о чем. Но Николина, напичканная внутривенно в том числе и железом, выдержала обиду стоически.

– Как здорово, что вы – не худрук Большого, а я – прыгунья в высоту, – улыбнулась она и так сильно прогнулась от важности, что в боку прострелило.

– Правда что ли? – засомневался Балакирев.

Лена кивнула, пряча боль и избегая взгляда.

– Высотница, значит? – улыбнулся Терентьев и, отставив руку в сторону, продекламировал. – Мы с детства стремимся к самым вершинам…

– Доступны они только смелым и сильным, – закончила фразу Николина, отсалютовав. Слова из речёвки знал в стране каждый пионер.

– И кто посмел уложить тебя к нам с таким диагнозом? – не распускал брови тот, кто смотрел снизу-вверх. Причём, не распускал их и глядя на коллегу, давая понять, что подобный балаган неуместен.

– А это вам, уважаемый, с вопросами прямо по коридору, – указала Николина в сторону приёмной Маркова, дверь которой просматривалась с лестницы.

– Правильно говорит, Алексей Александрович, – засмеялся улыбчивый врач.

– Ну это вообще ни на что не похоже, – пришёл Балакирев в негодование. – Не успеешь отойти от новости о пациентке, привезённой на вертолёте, тут же тебе подсовывают под нос сюрпризы с гинекологическими больными, которые тебя же и посылают, – он указал на дверь приёмной. – Так, Павел Константинович, скоро у нас и беременных начнут принимать.

Коллега Терентьев, друг Балакирева и такой же вольнодумец не только в том, что касалось хирургических решений, снова подмигнул Николиной: «Не дрейфь!». Обращение хирургов друг к другу по имени-отчеству тоже было своеобразной игрой в авторитет.

– Это, господа, снова не ко мне, – ответила Лена.

«Беспризорница, но языкатая», – решил Балакирев, разглядывая её размытый и размятый халат и зашарканные тапки. Юмор – первый показатель смекалки, а умных и находчивых Алексей Александрович уважал. Поравнявшись с Терентьевым, Николина наклонилась к его уху и прошептала:

– Павел Константинович, скажите вашему приятелю Алексею Александровичу, что меня тоже привезли к вам на вертолёте. Так, на всякий случай, – чёртики запрыгали в глазах блондинки. Терентьев мгновенно перестал улыбаться:

– Да ладно?

Николина со значением покачала головой. И пока один мужчина обдумывал услышанное, а другой сгорал от нетерпения, она добралась до верха лестницы и оттуда помахала:

– Доброго пути вам, люди в белых халатах.

– Люблю людей с характером, – цокнул языком Терентьев на кавказский манер. Возможно, когда-то в кровь его предков вмешались гены представителей этой части страны, иначе откуда, при русых волосах было бы взяться черным густым бровям и ресницам?

– Я не понял, а чего это она наверх покондылябала? – возмутился Балакирев, не распрямляя вертикальных складок на лбу. Терентьев спустился, взял коллегу под руку и нежно так, почти по-отечески, предложил пройти в приёмную главврача.

– Шоколадку для Танечки взял? – похлопал он друга по выпирающему карману, в котором можно было спрятать не только плитку, но и коробку конфет для секретарши Маркова. – Вот и прекрасно. Сейчас пойдём, всё спокойно узнаем, а потом уже будем строжиться, да?

– Ты что со мной, Паша, говоришь, как с душевнобольным? – поразился такой покладистости Алексей Александрович.

– Это я не с тобой, Лёша, это я с собой, как с душевнобольным говорю. Потому как, согласно твоей же формулировке, все меньше и меньше понимаю, что же это тут у нас происходит.