Мерилин Лавлейс - Ее незабываемый любовник

– Не абрикосовый бренди?

– Палинка? Нет, – слишком небрежно бросил он. – Ее мы пили последний раз, когда я навещал тетю в Нью-Йорке. Вы предпочли не присоединяться к нам. Но это вино менее крепкое.

Он взял два бокала, порылся в ящике в поисках штопора и уже хотел налить, но она подняла руку:

– Мне не надо, спасибо.

– Уверены? Оно легкое и терпкое, одно из лучших белых вин Венгрии.

– Я не пью. – Не успели слова слететь с языка, как она почувствовала, что это правда. – Вы пейте. А я обойдусь водой.

– Тогда я тоже выпью воды.

Он ловко выложил гуляш в кастрюлю, видавшую куда лучшие времена. Водрузив посудину на медленный огонь, он вынул кость для собаки, та принялась радостно грызть лакомый кусочек на матрасике. Дом добавил льда в бокалы и наполнил их водой.

– Давайте выйдем на балкон.

«Балкон» – чересчур лестный термин для узкой плиты, выступавшей из крутой остроконечной крыши. Огражденная перилами из кованого железа, она могла похвастаться двумя барными стульями и маленьким столиком. Доминик прошел мимо столика и уселся на стул. Натали глубоко вздохнула, набираясь мужества, чтобы осторожно опуститься на ближайший стул. Подобралась к краю, нервно смерила взглядом обрыв по другую сторону перил:

– Уверены, что это безопасно?

– Уверен. Я сам его построил. Кстати, о чем мы говорили перед тем, как выйти на балкон?

– Вы сказали, что у меня нет родных.

– Когда Сара принимала вас на работу, ее муж проверил вашу биографию. Согласно источникам, никто не знает, кем были ваши родители и почему бросили вас в детстве. Вы росли в нескольких детских домах.

Она должна была знать. На каком-то подсознательном уровне, но должна. Ее выбросили. Как мусор. Нежеланную. Ненужную.

– Вы сказали «в нескольких». Сколько их было? Три? Пять?

– Не знаю. Но могу узнать, если хотите.

– Не важно.

К ноющей пустоте прибавилась горечь.

– Общее количество не важно, верно? Важно то, что в стране, где сотни пар жаждут усыновить ребенка, никто, как выяснилось, не захотел меня.

– Это нам неизвестно. Я не знаком с законами усыновления в Соединенных Штатах. Должно быть, существовало законное препятствие.

Он повертел в руке бокал. Длинные пальцы играли с ножкой. У него явно есть еще что сказать, и тоже не совсем приятное.

Она не ошиблась.

– Нужно также принять в расчет тот факт, что никто не поднял тревоги по поводу вашего исчезновения. Будапештская полиция, мои контакты в Интерполе, Сара и Дев – никто не получил запросов или заявлений о пропаже.

– Так что, кроме отсутствия семьи, у меня нет друзей или знакомых, которые бы забеспокоились обо мне.

Она невидяще уставилась на сверкающую реку и блестящие купола. Поразительный вид.

– Какую жалкую жизнь я, должно быть, вела, – пробормотала она.

– Возможно.

Она не искала плеча, на котором можно выплакаться, но столь бесчувственный ответ ранил. Пока до нее не дошло, что он что-то утаивает.

При этой мысли она резко вскинула голову и злобно воззрилась на него, спокойно и расслабленно сидевшего на балкончике размером с носовой платок. Косые лучи заходящего солнца играли в коротких черных волосах, на золотистой коже, крепких скулах и подбородке. Этот задумчивый взгляд темных глаз.

– Вы что-то знаете, но не говорите! – рявкнула она.

– Вот это. – Он поднял бокал в издевательском салюте. – Вот это я знаю.

– Что?

– Эта вспыльчивость. Вспышка ярости. Вы всеми силами пытаетесь их скрыть за своим чопорным, благовоспитанным фасадом, который являете миру, но он часто соскальзывает.

– О чем это вы? Какой фасад?

Он отпарировал ее вопрос своим.

– Видите метку кузнеца прямо перед вами, вделанную в балконные перила?

– Что?

– Метку кузнеца. Видите?

Она, нахмурившись, пригляделась к затейливому инициалу, переплетенному с плющом. Метка со временем сгладилась, но все еще была различима.

– Имеете в виду это «Н»?

Он снова взмахнул бокалом, на этот раз в сторону панорамного вида другого берега.

– Как насчет памятника Освобождению вон на том холме?

– Доминик.

– Вы его видите?

Она устремила нетерпеливый взгляд на бронзовую статую женщины, высоко державшей пальмовую ветвь. Статуя возвышалась на холме и была видна с любой точки в городе.

– Вижу. – Вспыльчивость, о которой он говорил, снова взыграла. – Но я не настроена для игр или допросов, мистер великий герцог. Что вы знаете такого, чего не знаю я?

– Знаю, что в Нью-Йорке вы носили очки. Большие очки в квадратной оправе с толстыми линзами, которые вам не нужны ни вблизи, ни вдали. Вы зачесывали волосы назад, что крайне вам не идет, вместо того чтобы раскинуть их по плечам, как сейчас. Я знаю, что вы носили мешковатую одежду, пытаясь маскировать стройные бедра и, – его глаза оценивающе блеснули, – восхитительные груди.

Она медленно открыла рот при упоминании об очках. И открыла еще больше, когда он заговорил о волосах. И захлопнула, когда речь зашла о грудях. С трудом удержавшись, чтобы не скрестить руки на груди, попыталась разобраться в его речах.

Она ничего не могла возразить против одежды, сама удивляясь своему вкусу до того, как швырнуть костюм в мусорную корзинку этим утром. Но очки? Волосы?

Она потерла ладонями бедра, теперь обтянутые тесными дизайнерскими джинсами. Джинсы, босоножки, футболка с короткими рукавами не казались чем-то странным или неудобным. Но, судя по словам Дома, такая одежда ей не свойственна.

– Может, в Нью-Йорке вы видели настоящую меня, – предположила она с легким отчаянием. – Допустим, я не люблю привлекать к себе внимание.

– Может быть, – согласился он, не сводя с нее глаз. – Или существует причина, по которой вы не любите привлекать к себе внимание.

Она могла назвать несколько причин, причем ни одной особенно правдоподобной. Некоторые настолько смехотворны, что она немедленно выбросила их из головы. Просто не могла видеть себя в роли начинающей террористки или беглой грабительницы банков. Но было еще одно объяснение, от которого не так легко отмахнуться. То самое, о котором осторожно упомянул Дом.

– Возможно, ваше желание скрыть себя настоящую связано с личной травмой, как предположил доктор Ковач сегодня утром.

Она не могла отрицать такую возможность. И все же.

Она не ощущала себя травмированной. И очевидно, прекрасно жила до своего падения в Дунай. Была работа, которая отлично оплачивалась, судя по авансу, высланному Сарой. Она путешествовала, посетила Париж, Вену, Венгрию. Должно быть, в Штатах у нее квартира. Возможно, книги. Гравюры в рамках на стене. Или чернильный набросок.

На этом месте она остановилась. Подумала. Сосредоточилась на гравюре в рамке. Нет, не гравюра. Картина. Сцена на канале. Чуть затуманенные краски и свет, такой естественный, словно на воде пляшут солнечные блики.