Лиз Лоусон - Счастливчики

Еще одно фото – наш шестой день рождения. Мы сидим перед пирогом, а Джордан задувает свечи.

Я смотрю на него с выражением абсолютной, чистой любви на лице. Я помню, как к нему относилась, мол, что бы ни произошло, мы навсегда вместе.

У меня уходит целый час, чтобы просмотреть все фотографии. К тому времени, как я заканчиваю, в душе полный беспорядок, нос мокрый, слезы текут по лицу, но что-то внутри меня успокоилось. Что-то, что терзало меня в течение года. Даже дольше. То, что зародилось, когда мы с Джорданом выросли и расстались, крепло, когда я начала ходить на вечеринки и потеряла себя, и наконец захватило мою душу после стрельбы. Где-то по пути я забыла правду: мы с Джорданом любили друг друга – это была главная и абсолютная правда моей жизни.

Я все еще смотрю на фотографии, когда звонит телефон.

Это Люси.

– Ты видела? – говорит она вместо приветствия.

– Да. – Я с трудом сглатываю. У меня в горле ком размером с Эверест.

– Я перекопала все старые фотографии на своем телефоне и на телефоне бабули, твоя мама прислала мне несколько, и я все их распечатала… Я хотела, чтобы ты увидела это, Мэй. Чтобы держала доказательства в своих руках. Ты была счастлива. Джордан тоже. Вы любили друг друга. Тебе нужно помнить историю такой, какой она была на самом деле, а не такой, как твой мозг пытается заставить тебя ее увидеть. Не так, как этот урод пытается заставить тебя это увидеть.

– Я все равно сказала ему те слова. Все равно это сделала…

– Мэй, твою мать, ты была пьяная. Все говорят про дорогих людей гадости, когда злятся. Не ты превратила пьяные разговоры в повод совершить что-то ужасное. Ты ничего ему не приказывала. Ничего не делала, просто выжила. Ты выжила, и это хорошо. Джордан не захотел бы, чтоб ты вылезала из той кладовки, не стал бы тебя винить, что ты спряталась. Он хотел бы, чтобы ты жила. Жила, Мэй.

Слезы текут по моему лицу, и я едва могу говорить сквозь комок в горле.

– Я не могу… я пыталась…

Люси не дает мне спуску – никогда не давала.

– Не пыталась… но ты можешь. Можешь. Если не хочешь делать это для себя, сделай для меня. Для Джордана. Для всех и всего, что мы потеряли. Я люблю тебя, Мэй. Джордан любил тебя. Пожалуйста. Попытайся.

Стон вырывается из моего горла. Я думаю о фотографиях – обо всех моментах, когда мы с Джорданом были вместе, и обо всех моментах, которых у нас не будет. Вот бы лечь обратно и никогда больше не вставать, но я знаю, что Люси права. Джордану не хотелось бы видеть меня такой – сгустком боли, гнева и сожалений.

Я с трудом сглатываю, затем выталкиваю слова изо рта, слова, которые я никогда не думала, что скажу по отношению к себе снова.

– Ладно. Я постараюсь, – мой голос тонкий, но ясный.

– Ты обещаешь?

Я киваю, хотя она меня не видит.

– Да.

Люси всхлипывает на другом конце линии.

– Я люблю тебя, Мэй.

– Я тоже тебя люблю. Правда.

– Знаю.

Мы прощаемся, а потом я сижу, вытираю лицо салфетками. Мои слезы наконец утихли, по крайней мере пока. Я глубоко вздыхаю и скидываю ноги с кровати. Беру коробку, которую оставила мне Люси, сую под мышку и выхожу из двери в коридор.

Я минуту стою перед дверью в комнату Джордана – этот момент глубоко отпечатывается в моей душе, – а затем протягиваю руку и поворачиваю ручку. Толкаю дверь. Его запах все еще здесь. Гитара стоит под окном, рядом со столом. Деревья снаружи отбрасывают черные тени. Я щурюсь в темноте. Больше всего на свете я хочу, чтобы мой брат вернулся. Сидел бы за столом с легкой улыбкой. Я подошла бы к нему, обняла изо всех сил, сказала бы, как мне стыдно за все, как я по нему скучаю, как сильно я его люблю.

Я никогда не перестану скучать по Джордану.

Впервые за почти год я захожу в его комнату и подхожу к его кровати. Провожу по ней рукой, вспоминая, а затем ложусь, вдыхая его запах, шепча снова и снова: «Я люблю тебя».

Наверное, я заснула, потому что просыпаюсь, когда кто-то садится на край матраса. Я переворачиваюсь и вижу маму, которая смотрит на меня с грустной улыбкой. Она смахивает волосы с моего лба, как раньше, когда я была маленькой, а затем жестом просит меня подвинуться. Ложится рядом и обнимает меня сзади. Мы до утра спим в постели Джордана.

Внезапно я – местная школьная знаменитость. После собрания стало известно, что я встречался с Мэй последние пару недель, и теперь каждый день какой-то дебил спрашивает: «Теллер, ну что, каково это было – обжиматься с чокнутой?»

А еще эти первокурсницы, которым так нас жалко, громко вздыхают, когда видят меня в коридоре, и свято верят, что мы с Мэй – какая-то долбаная реинкарнация Ромео с Джульеттой. Даже Гвен ведется на эту чушь, говорит мне, что я должен позвонить Мэй и простить ее.

История будто переписывается прямо у меня на глазах.

Как обычно, единственный человек, который обращается со мной адекватно, это Конор.

Я научился цеплять фальшивую улыбку, когда иду по коридорам. Теряю концентрацию лишь во время уроков. Учителя монотонно рассказывают тот или иной предмет, и мои мысли улетают прочь. К Мэй.

Всегда к Мэй.

Я не могу не думать, как у нее дела – вряд ли ей сейчас легко. Я слышал, ее на неопределенный срок отстранили от школы из-за выходки на собрании. Так это называют люди – выходка, как будто Мэй решила произнести эту речь, лишь бы привлечь к себе внимание. Больше всего на этой неделе я узнал, как мало людей заботит истина.

Несколько раз я встречаю в коридорах Люси и Хим, но не могу заставить себя остановиться, сказать привет.

Каждый раз я первым отвожу взгляд.

Дни тянутся.

У Конора сегодня вечером концерт, и друг пытается убедить меня приехать, но он чокнутый, если думает, что я пойду. Мы вместе едем домой на моей машине – я, он и Гвен. Сестра сзади, что-то печатает на телефоне. Конор продолжает рассказывать о своем концерте, но я едва его слушаю.

К счастью, пока ему хватает, что я время от времени киваю или невнятно ворчу. Конор хочет одолжить у меня машину, чтобы перевезти новую барабанную установку или что-то такое. Мне все равно.

– Эй, осторожно! – Конор хватает меня за руку, и в самый последний момент я жму на тормоза. Едва не проехал на красный свет.

Через несколько секунд на перекресток въезжает грузовик, туда, где были бы мы.

Твою мать. Я глубоко вздыхаю и закрываю глаза.

Когда открываю их, Конор обеспокоенно смотрит на меня и качает головой.

– Зак… какого хре…

– Я не хочу это слышать.

– Ты же едва…

– Но успел, так? Успел. Все в порядке.

Гвен заглядывает между нами:

– Что такое? – Слава богу, за возней с телефоном она все пропустила.

– Ничего. – Я бросаю на Конора предупреждающий взгляд, мол, заткнись, и он сердито смотрит в ответ. Я знаю, что мы потом еще серьезно поцапаемся.