Мераб Ратишвили - Потерянные страницы

Я быстро добрался до леса. Эти места мне были знакомы, и я уже хорошо знал, в каком направлении надо было идти. Дорога была длинной, но это меня не волновало. Я знал, что, по крайней мере в ближайший день, никто обо мне не вспомнит.

Лежал свежий, пушистый снег, иногда я даже проваливался в него. Дул легкий ветерок, заметая мои следы. Легче было идти по лесу, нежели по открытой местности. До ответвления Иртыша я шёл без остановки. Под утро я остановился, было ещё темно, когда я остановился немного вздремнуть, в том месте, где Серафим нашёл меня раненым. Я не знаю, сколько я проспал, три или четыре часа, но после сна я почувствовал себя отдохнувшим и бодрым. Я посмотрел на противоположный берег реки. Лес дышал: временами огромный клок тумана срывался с вершины деревьев и летел к облакам. В этом месте лес становился прозрачным и чистым. Это удивительное свойство кедровых лесов я замечал и раньше. Как мне говорил Серафим, в таком лесу обитает Дух Великого Творца, это его дыхание. Я про себядумал: неужели они не чувствуют, что я иду к ним? На протяжении всего пути я тешился воспоминаниями. Так и время быстрее проходит, и расстояние покрывать легче. Хотя, что это за расстояние для меня, каких-то тридцать километров. Это расстояние я прошёл, не встретив ни одной живой души. Весь день я шёл по кедровому лесу, мне всё казалось таким знакомым. Я заметил двух оленей и подумал про себя: какой из них приходил тогда к Алёне? Я чувствовал себя так, будто находился в собственных владениях. Я еще не дошел до избы, как мне навстречу выбежали Алёна и Гора. Я не верил своим глазам, но слышал голос сына:

«Папа! Папа!» Он прыгнул на меня и повалил в снег, потом к нам присоединилась и Алёна. Я обнимал их и плакал. Я первый раз плакал после кончины мамы. Увидев меня, заплакал и Серафим, этот мудрый человек не стыдился своих чувств. Ему уже был девяносто один год, но выглядел он молодцом.

Горе Иагоре было двенадцать лет, воистину уроженец дикой природы, настоящий Маугли. Он был уже настоящим мужчиной, для своего возраста он казался намного выше. Выразительные голубые глаза, пшеничного цвета брови вразлёт и прямые черты лица полностью отражали его внутренний мир. Лицом он был похож на меня, но в отличие от меня, его лицо всегда сияло улыбкой, как у Алёны. Он очень красиво смеялся и всегда выглядел жизнерадостным. Я всё время думал, что Гора Иагора с лихвой взял у своих родителей всё лучшее. Каждый день по четыре-пять часов с ним занимались Серафим и Алёна, потом он принадлежал самому себе. Целыми днями он бродил по лесам и оврагам. Мы часто беседовали с ним. Я тоже хотел внести свою лепту в его воспитание. Я не мог его научить тому, чему его учил Серафим, но хотел, чтобы он знал что-нибудь и о цивилизованном мире. Он всегда слушал с большим вниманием. На многие вещи он отвечал, что уже знает о них. Я удивлялся, откуда ребёнок, выросший в лесу, знал о городской жизни. Моё удивление смешило его, и он говорил, что благодаря Серафиму он видит многое. Я учил Гору Иагору верховой езде и скачкам. Природа одарила его изумительной пластикой и подвижностью, многое он усвоил самостоятельно. Лошадь никого, кроме него, не подпускала к себе. Даже мне понадобилось время, чтобы обуздать её. Когда я вернулся к ним, конюшня для неё была уже построена. Было удивительным и то, что лошадь не пугалась, когда во дворе появлялся медведь, наоборот, они часто ели вместе, стоя рядом друг с другом. Пока я привык ко всему этому, мне казалось, что я нахожусь в настоящей сказке. Я никак не мог понять, как Серафиму удалось настолько изменить их природу и характер, что они могли так мирно сосуществовать. Удивило меня и то, что в зимний период, в феврале, когда выпадало много снега, и оленям не хватало пищи, они приходили к нам, а «рыжая», увидев их, начинала прыгать и кувыркаться от радости.

Алёна совсем не изменилась за эти двенадцать лет, она была такой же подвижной, весёлой и резвой, она казалась мне ещё прекраснее, несмотря на то, что ей уже было тридцать. Мы были счастливы вместе, я скоро привык жить в этой дикой природе. Те пять лет, которые мы прожили все вместе, я не могу сравнить нис каким периодом моей жизни. Это просто невозможно. Именно там я впервые подумал о том, что самым лучшим выходом для меня было бы постричься в монахи.

Серафим обучал и тренировал меня. Правда, в моём возрасте было немного поздно осваивать все те знания, которые расширяли память, и давали людям те уникальные способности, которыми они обладали, но я действительно, многому научился. Я прочитал много уникальных книг, которые хранились у Серафима. Потом мы долго беседовали и рассуждали о них. Это дало мне возможность еще глубже постичь их суть. Могу с уверенностью сказать, что за эти пять лет я окончил университет Серафима, где я получил такие знания, подобных которым не найти ни в одном университете.

Когда я рассказал Серафиму о своих приключениях, он сказал мне: «Ты можешь смело сказать, что, действительно, прожил своюжизнь. Человек, наделённый способностью любить, какие бы испытания и невзгоды он не перенес, всё равно, не теряет этой любви. Даже дни своих испытаний он вспоминает с любовью и благодарит за них Бога. Лишь духовно бедные люди способны на зло. Если им в жизни не очень повезло, если на их долю выпало больше горя и печали, чем они ожидали от жизни, они начинают ненавидеть весь мир. Если внимательно прислушаться, то таких людей легко узнать, когда они рассказывают о своих приключениях. Легко понять, что они собой представляют. Что же касается тебя, то несмотря на то, что ты прошел через столько испытании, ты не потерял любовь к людям, и я очень высоко ценю это в тебе. Многие эпизоды из моей жизни ему были известны и без моего рассказа, он говорил, что в то время он наблюдал за мной. Некоторые детали он даже напоминал мне сам. Всё, что я слышал, было поразительно, но рядом с ним для меня всё это стало обычным явлением. Пуля от маузера, которую Серафим извлёк из моей груди, лежала на полке у Алёны на видном месте, она хранила её как талисман. Она была благодарна именно этой пуле за то, что она свела нас.

У меня были с собой фотографии Тамары и Даты, которые они привезли мне в Уфимском лагере. Алёна эти фотографии прикрепила к стене. «Дата брат Горы Иагоры, поэтому эти фотографии принадлежат и ему,» – говорила она.

По правде говоря, это очень обрадовало меня. Гора Иагора сам говорил мне, где был Дата и что он делал. Конечно же, я не мог перепроверить, насколько он был прав, но я верил ему, так как я поверил и уверовал в те уникальные возможности, которые были дарованы ему природой и переданы Серафимом.

В нескольких километрах от нас была деревня. Из этой деревни лишь несколько человек имели право приходить к нам, но и те не задерживались надолго. Они всегда приносили к нам что-нибудь: в основном, крупы, керосин для ламп, спички, свечи и множество разных мелочей. Если кто-нибудь заболевал в деревне, то к Серафиму приходил посредник. Серафим либо давал им лекарства, которые готовила Алена, либо писал какую-нибудь молитву, которую называл мантрами. Он наказывал читать их несколько раз в день, и говорил, что сам лично проследит, насколько точно будут выполнены его указания. Вот так, на расстоянии, он лечил людей.