Александр Слепаков - Вся история Фролова, советского вампира

«Волга» секретаря райкома ждала у конторы. Он ещё раз пожал руку директору совхоза, сел в машину, потрепал мальчика по голове и сказал:

– Вот так вот!

Потом машина его тронулась, переехала мост и свернула в сторону шоссе.

Жена участкового поплакала, собрала на стол, поставила водку. Сам же участковый разлил: жене, Степану, брату, себе… Подумал, потом ещё подумал и, наконец, сказал:

– Ну… будем здоровы. Как говорится… – Он никогда не отличался красноречием, поэтому его тост вполне удовлетворил ожидания присутствующих.

А у Елизаветы Петровны Иевлеву тоже ждала рюмка самогона, причём очень хорошего, солёный огурец, жареная картошка. Голодная Иевлева была очень благодарна.

– Ну что, – сказала Петровна, когда Иевлева утолила первый голод, – отвезли, стало быть, крокодила? Ну и слава богу, теперь он не скоро появится. На сто лет дорогу сюда забудет!

– Всё правильно получилось, – сказала Иевлева, – очень хорошо, лучше и быть не может. Ну не буду я изучать этого ящера. И чёрт с ней, с наукой. Есть вещи поважнее. Хотя ужасно интересно, честно говоря.

Петровна смотрела, как Иевлева ест, сама выпила с удовольствием рюмку, похвалила соседку через улицу за отличного качества продукт, подумала, налила ещё.

– Ты понимаешь, – говорила она, – дело ведь не в том, что денег на водку жалко. Хотя и не дешёвая она. А просто, когда это лично изготовлено, сама ты сделала, или соседка сделала, это уже другое. Это совсем другой вкус и потом тоже по-другому себя чувствуешь. Так, поплачешь тихонько и спать идёшь. А утром как новенькая, и не болит ничего.

– А из-за чего вам плакать? – удивилась Иевлева.

– Плакать? Так всем есть – из-за чего. Люди это чувствуют, особенно бабы. И плачут, а из-за чего, не могут сказать. Ну я – другое дело. У меня мужа убили. А я беременная была. Они в Ростов поехали на базар, помидоры отвозить. Напились, подрались, ну, мужики, одним словом. И кто-то ему трубой по голове дал. Он спать лёг, да утром уже и не проснулся. Так и умер во сне. Гематома. Такая шишка внутри головы, ну ты знаешь. Осталась я одна, с кладбища пришла, сижу вот тут в уголке и думаю: никто меня с дитём не возьмёт. У меня родных нет, от тифа поумирали. Я тут приезжая. Ну и короче, в ту же ночь выкидыш у меня. Пока в себя пришла, война началась. Тут на войне такое было! То наши, то немцы. Бои были очень тяжёлые. А мой дом стоит нетронутый, меня никакая чума не берёт. Я вон до сих пор колодец крышкой от немецкой бочки закрываю. Железные были такие бочки с бензином, на них по-немецки написано. Так я и осталась одна. После войны мужиков мало было. Ходил тут один за мной. А дочке председателя он нравился – тут ещё тогда колхоз был, – ну и выслали меня в Ростов, в педучилище. Бывало, не допросишься, никого же из деревни не пускали. А они чуть не силой – говорят: езжай. Ну, я всё поняла, поехала. А то ещё вышлют куда подальше педучилища. Времена-то, сама понимаешь, какие были. Вернулась, они как раз свадьбу сыграли. Так и прожила одна. Фролов было на меня поглядывать стал, да он был не в себе.

Она налила ещё по рюмке. Вдруг Иевлева сказала:

– Давай, Петровна, помянем хорошего человека! Тоже был со странностями. Устроится в жизни не мог. Видел то, что другие люди не видят. А уж твой самогон он бы оценил, как никто.

– Да, – отозвалась Елизавета Петровна, – знаю, о ком ты. Неприкаянная душа. Пусть земля пухом будет.

Они выпили, помолчали.

– Участковый-то, – сказала Елизавета Петровна, – к жене вернулся. Будет опять за порядком следить, социалистическую законность охранять. Да по пещерам ходить. Теперь у него это подземелье вместо баб будет. Хотя ручаться за него я бы не стала. Он по части баб никогда удержу не знал. Ты как, не ревнуешь? Да знаю я, у тебя другой уже. Зачем он тебе вообще был нужен, ума не приложу. Ну всё, не буду, не буду…

– Он хороший человек, – вздохнула Иевлева. – Наверное, был нужен, раз так получилось.

– А этот его дружок-то новый, – поменяла тему Елизавета Петровна, – Степан, орёл мужик! Вот кого я бы у себя поселила. Только зачем я ему нужна – старая, злая баба?! Да и привыкла я – сама.

В дверь постучали.

– Открыто, – крикнула Елизавета Петровна.

Вошёл фельдшер.

– Ну, – сказал он весело, – дождались! Вернулся!

– Кто вернулся? – не поняла Петровна. – Крокодил вернулся?

– Не-ет, не крокодил. Фролов вернулся. В пазике он! – Фельдшер посмотрел каким-то залихватским взглядом, и нижняя челюсть у него затряслась.

– Ну-ка, иди сюда, – приказала Петровна.

Фельдшер послушно подошёл. Елизавета Петровна налила в гранёный стакан чуть больше половины, протянула фельдшеру и велела:

– Пей!

– Так у меня ж повышенное давление! – сказал неестественно весёлым голосом фельдшер.

– Пей! – повторила Елизавета Петровна.

Фельдшер выпил, крякнул, поставил стакан на стол.

– Огурцом закуси, – сказала Елизавета Петровна.

Фельдшер послушно закусил огурцом.

– Ну как? – спросила Елизавета Петровна.

Фельдшер подумал и сказал:

– Хорош!

Потом он вопросительно посмотрел на Елизавету Петровну и спросил:

– Фёдоровна? – и добавил: – Я по запаху слышу: Фёдоровна!

– Да, – подтвердила Елизавета Петровна, – Фёдоровна, кто ж ещё?

– Он там в пазике ходит, – сказал фельдшер, – холодильники открывает, мешки прокалывает ножницами. Весь забрызгался.

Он опять стал говорить неестественно возбуждённым голосом, как будто речь шла о мальчишке, который набезобразничал.

– Ну и допрыгался, сердешный, – сказала Елизавета Петровна, – говорила я ему, ничего хорошего из этой твоей затеи не будет! Нельзя тебе с армией связываться. Да кто меня слушает? Давай, – она повернулась к Иевлевой, – одевайся.

Они вышли на улицу, Петровна повернулась к фельдшеру и сказала:

– Ты знаешь что, ты это, иди к себе, а хочешь, вернись, у меня подожди, нечего тебе там делать!

– Да, я к себе пойду! – сказал фельдшер.

Он повернулся и пошёл к своему дому. А женщины заспешили в сторону площади, на которой стоял изуродованный ящером пазик.

Навстречу им, со стороны площади, шёл мужчина в пальто. Это был парторг. На голове у него не было шапки, волосы были растрёпаны, пальто расстёгнуто. Шёл он прямо на женщин, но их не видел.

Вдруг он остановился и сказал довольно громко:

– Слава Тебе, Господи, Иисусе Христе! Слава Тебе, Господи, во веки веков! Аминь!

Он поднял правую руку с перстами, сложенными в щепоть, и медленно, с широким размахом перекрестился.

Петровна схватила Иевлеву за руку, дёрнула её к себе и приложила палец к губам, мол, молчи! Парторг ещё раз перекрестился и опять повторил:

– Слава Тебе, Господи! Слава Тебе, Господи! Слава!

Потом он посмотрел вверх, туда, где редкие тучки слегка прикрывали, но не закрывали совсем ночное звёздное небо.