Шмиэл Сандлер - Особенности еврейской эротики

И тут меня осенило. Моя бедная мама не поверила моему несчастному отцу и на всякий случай решила удостовериться, не спит ли он с тетей. Другой причины я не видел. Не станет же она подозревать своего несовершеннолетнего и совершенно безынициативного сына в порочных связях с собственной тетей?

Странная логика у этих женщин: в постель она его не пускает, вот уже много лет, до вчерашнего дня ее абсолютно не волновало, балует ли он на стороне и как справляет свою мужскую потребность, но стоило ему по-хозяйски цыкнуть на жену, и в ней тут же пробудилась ревность.

Свирский подбежал к моей матери и, неистово жестикулируя, стал ей что-то втолковывать. Моя бедная мать охнула, всплеснула руками, села на скамейку, театрально схватилась за сердце, но в следующее мгновение уже садилась в такси, которое предусмотрительно поймал для нее Аркаша. Водитель, которому Аркадий кинул мятую сотенную, резко тронул с места и белоснежный «Мерс» резво покатил в центр города.

Что там наплел мамаше Свирский, я не знаю, но был ему чрезвычайно благодарен за спасение утопающего, хотя сотенную придется, конечно, отдавать.

Я подошел к компу, очередное послание Салика состояло из бранного слова, вслед за которым он вопрошал: «Чего молчишь, Гиббон?»

Я вспомнил знаменитую повесть Маркеса «Полковнику никто не пишет» и написал ему:

— Полковник, почему приезжала мать?

— Не знаю, — ответил Салик, — не теряй времени, Гиппо.

Я приблизился к дивану.

Терять мне действительно было нечего.

Ночь раздумий не прошла даром: сейчас или никогда.

Даже если мы обманулись и она безмятежно спит на старом диване, что такого ужасного произойдет, если я прильну на миг к ее волшебному лону? Ну, проснется она от моих пылких прикосновений, ну изведаю я несколько неприятных минут и что все это в сравнение с моим жгучим желанием овладеть ею?

К удивлению своему я обнаружил, что мне уже не так совестно, как раньше. Наконец-то я избавился от такой умозрительной дефиниции как, совесть. Разве не к этому призывал Гитлер? «Я освобождаю вас от такой химеры как совесть!» — сказал он своим солдатам, а по сути, себе.

Человек должен быть порочен, если хочет преуспеть в обществе с двуличной моралью. Это говорю Я — Жан Бергман.

В образе Гитлера я нахожу нечто трагическое. Его идеи не выдерживают критики — нельзя превращать военную машину в типовую бойню для истребления мирного населения, но блистательная самореализация этого человека не имеет аналогов в истории.

Родители Салика потеряли почти всех родичей во время второй мировой войны, но у него нет ненависти к Гитлеру:

— Он вел себя как тривиальный, а под конец озверевший завоеватель, — сказал мне Салик. — Единственное кому я не могу простить, с грустью заметил он, это своим предкам, не сумевшим задорого отдать свою жизнь. Они шли в газовые камеры, не сопротивляясь, мирно чинно, как овцы на заклание…

— Но среди них были женщины и дети, — напомнил я.

— Это жертвы, — сказал Салик, — жертвы вековых гонений…

К своим родственникам Салик относился без сантиментов.

Он не удивился, когда я сказал ему, что собираюсь овладеть своей тетей.

Я думаю, что с сестрой у него была романтическая связь, иначе он не пустил бы кровь ее ухажеру.

«Он не любит Зиву, а хочет» — сказал он мне, объясняя избиение ухажера.

Свою тетю, в отличие от злополучного поклонника Зивы Горвиц, я любил. Я понимаю это не этично желать, как последний кобель, родную тетю. Еще вчера я бы сказал себе — это рок, я ничего не могу поделать с собой. Но теперь я знаю, что Я МОГУ ВСЕ! Я освободил свое сознание от излишних мук совести. Через год два я стану так же тверд, как Феликс Эдмундович Дзержинский, а пока я по капельке выдавливаю из себя еврея.

В сущности, Сильвия права: у однолюбов лишь одна проблема — острая нехватка любви, а когда она есть — Любовь, то страх пропадает окончательно.

«Совершенная любовь избавляет от страха» , сказал пророк Иоанн. Даже святые в этом что-то понимали. А моя мать ничего не понимает, хотя давно уже изображает из себя святую.

Чем мне ее сыну измерить ее материнскую святость, килограммами жира на ее увесистом крупе, который она надежно блюла от мужского глаза. Или дикой поркой, которой она подвергала меня в детстве за нарушение ханжеской морали ее жестокого и мстительного Бога?

Если бы сейчас в дом вошла моя деспотическая мать, я бы яростно овладел тетей на ее фарисейских глазах и это, несомненно, придало бы нашей табуированной связи некоторую пикантную остроту.

Я решительно снял плавки, нагнулся к дивану и нежным прикосновением пальцев слегка раздвинул соблазнительные подушки тетиных ягодиц. На ощупь они оказались упругими, но удивительно быстро поддались нежнейшему давлению моих пальцев и я сразу увидел пламенно алеющий зёв.

Вот он Аленький цветочек! Как долго я ждал этой минуты. Мне хотелось припасть к нему губами и изворотливым юрким кончиком языка приготовить к тому, что его ожидало, но к моему удивлению он был влажен, горяч и легко открылся мне навстречу, будто давно уже ждал запоздалого гостя.

Я встал в позицию, которую рекомендовал мне Семен, взял в руки «Монстра» и вспомнил знаменитое напутствие Ленина «Правильной дорогой идете, товарищи».

В эту минуту раздался звонок в дверь. Короткий прерывистый звоночек, будто палец, нечаянно сорвался с кнопки или позвонивший, спохватившись, передумал в последнюю минуту заходить в гости.

Тетя вздрогнула, но не проснулась. Кого еще принесло с утра пораньше?

Мне хотелось обругать полковника: грозился создать «полосу безопасности».

На цыпочках я пробрался в прихожую, если это мама, то я пропал. Я забыл, что минуту назад при ней готов был бешено овладеть тетей.

Крепко видать сидит во мне комплекс порки, если я до сих пор боюсь свою мать.

А ведь когда мы убивали араба-сутенера, я не дрогнул: «Собаке собачья смерть!» — сказал я на его могиле. Хотя надо признать, что он оказал нам достойное сопротивление.

«Такого не просто загнать в газовую камеру», — усмехаясь, сказал Салик, ногой отпихивая мертвое тело сутенера.

В этом отличие так называемых хороших людей от плохих.

Человек хороший слаб и не может противиться насилию, а плохому нет нужды претворяться хорошим у него есть аргумент для убеждения — сила.

Заглянув в глазок, я увидел почтальона Мишу с выпученными глазами и грязным кляпом во рту: железные руки Семена так стиснули бедняге горло, что он посинел от натуги, и кажется, готов отдать богу душу. Зря я облаял полковника он как всегда на страже, хотя и допустил этого кретина до самых дверей.

Михаил Розенталь был самый педантичный почтальон в нашем районе и любил, чтобы у него расписывались на каждой бумажке. Меня его глуповатая исполнительность выводила из себя. Тупой еврей хуже фашиста. Хорошо бы Семен отбил ему почки.