Геннадий Сердитов - Воевода [litres самиздат]

Мудрый старец, Белый дед,
Сердце – маленькая печка,
Сколько зим да сколько лет
Люд её теплом согрет…
Ан мелеет жизни речка,
Белый дед – в окошке свет
Нынче кожа да скелет…

Привели. Перекрестился.
В свете жиденьком лампад
На колени опустился
И, уставив тусклый взгляд
В этот умственный разлад,
Долго слушал бормотанье,
Вздохи, всхлипы да стенанья.

Уж в окошке рассвело,
Дед, сложив ей на чело
Свои высохшие длани,
Тихо молвил: «Спи, Еланья».
Кукла пару раз моргнула,
Веки синие сомкнула
И притихла. И уснула.

Кончилась дурная ночь,
Потянулась челядь прочь.
Слуги, что у стен стояли
Да топтались на пороге,
Старца подняли на ноги,
Кукле руки развязали
С сундука, кряхтя, крестясь,
Кое-как поднялся князь:
– Не прожить, видать, без бед…
Вызволяй Еланью, дед.

Смотрит тот слезливым оком,
Смотрит далеко-далёко…
– В том уже не наша власть,
Нет назад дороги, князь.
Был ведь чувственный запрет
На Еланье али нет?
Кабы не снимать его,
Не стряслось бы ничего,
И с боярыней без бед
При увечиях твоих
Прожили б вы много лет
В уваженьи да любви.
Только нам всегда неймётся,
По заветам не живётся.
Закусили удила —
Лишь копыта засверкали!
Всё, боярин, прискакали —
Это божии дела.

День прошёл, другой… И вскоре
Снова слёзы в княжьем доме.
Князь в окно глядит, молчит,
Ванька на людей кричит,
Те лошадок запрягают,
В путь Еланью собирают —
Как велел хозяин, в скит.

Печи топятся. В палате
Жарко, будто бы в парной.
Ноги парит князь в ушате,
У печи сидит смурной.
Вдруг собаки забрехали,
Вот за дверью топот ног,
Всю закутанную в шали
Девку тянут на порог.
Взгляд от печки оторвав,
Подивился князь Мстислав:
– Что за горе-лебеда
В наши тихие берлоги?
Аль случилось что в дороге?

Бухнулась чернавка в ноги:
– А и вправду, князь, беда…
Как проехали заставу
Да как скрылись терема,
Повернул ключарь направо,
Где под липою корявой
Тараканова корчма.
Там все наши мужички
Побросали облучки
Да в корчму пошли гурьбой,
Что бычки на водопой.

– Это вся твоя беда?
Да уж так привыкли мы,
Чтобы задалась езда,
Вёрсты мерить от корчмы…
А что знахарь, Белый дед,
Бдит Еланью али нет?

– Грелись мы в возке втроём,
Не ходили в пьяный дом.
Погодя ключарь явился,
Деда силился сманить
Да не смог уговорить.
Не на шутку обозлился,
Кулаком его огрел:
«Чтоб, кощей, ты околел!»
Я за дедушку вступилась,
Ваньке в бороду вцепилась,
Он легко меня стряхнул,
Да ногой вдобавок пнул —
Пригрозил отдать стрельцам
Аль скормить бродячим псам…

– Это как, отдать стрельцам?
Мелет, что незнамо сам…
Как вернётся, той порою
Я ему допрос устрою!
Что Еланья?
– Слава богу,
Дед её перед дорогой
Зельем-дрёмой напоил,
Заговором усыпил.
Ей в лицо ключарь глядел,
Будто разбудить хотел.
Покряхтел да потоптался,
И назад в корчму убрался.

– Деда сильно он зашиб?
Чай, не помер старый гриб?
– Он в возке чуть жив сидит,
Сильно кровушкой плевался,
Как немного оклемался,
Мне на ушко говорит:
«Больно Ванька наш сердит.
Я по рыжей бороде
Вижу, Настя, быть беде.
Да не о себе пекусь,
За Еланьюшку боюсь…
Ты давай-ка, девка, ходу —
Прыгай в крайнюю подводу,
Да в усадьбу поспешай,
Извести там воеводу.
Коль не свидимся, прощай…»

– Ах ты, рыжий асмодей,
Сей же час пошлю людей!
Впрочем, эти заодно
Станут с теми пить вино…
Ай да Ванька! Ай да хам!
Погоди, я еду сам!

Тараканова корчма —
Тарарам да полутьма,
Воздух спёрт, зато тепло,
Людно, шумно, весело!
Стоит только выпить бражки —
Жизнь средь этой кутерьмы
Будто выйдет из тюрьмы,
Из ярма да из упряжки,
Из студёной темноты,
Из обуз да маяты.

Питухам и бог и царь,
Бражку в кружку льёт корчмарь.
И охрана, и возницы
Поскидали рукавицы,
Пьют за краткое приволье
Да за Ванькино здоровье.

Сосипатров сын Анфим
Звался по отцу Овца
Да удался не в отца,
Простодушного стрельца.
Блюдолиз и подхалим,
Скользкий был, что твой налим,
Да хитёр, что та лиса…
Но при том имел глаза
Синие как небеса,
Голос – вкрадчивый родник
И вельми пригожий лик.
По холуйству хитреца
Не водилась челядь с ним,
Был зато Анфим Овца
Дюже бабами любим.
Да и сам он был не слаб,
Коли уж дойдёт до баб —
До застенчивых девиц
Да румяных молодиц.

Ох, и бражка хороша!
Полковша за полгроша,
Коли грамотно считать,
Умножать да прибавлять,
И водой не разбавлять,
То получится, что ковш
Обойдётся ровно в грош.
Коль, карманы вороша,
Не отыщешь ни гроша —
Ты лаптями не сучи,
Просто грейся у печи.

Ванька мрачен, нелюдим
Пьёт степенно, не спеша
Из особого ковша —
Для корчмы такой питух
В уваженьи стоит двух.
Примостившись рядом с ним,
Шепчет на ухо Анфим:
– Знаю, в чём твоя печаль,
Отчего душа зудит —
Красоту такую жаль
Отвозить из дому в скит.
– Грош цена той красоте…
Нынче времена не те —
Даже мужу не нужна
Полоумная жена.

– Муж-то муж, да столько лет
Вроде есть он, вроде нет —
Оттого, знать, и свихнулась.
Видишь, как всё повернулось…
Говорят, тебя она
Принародно обнимала
Да как будто бы жена
Лобызаться заставляла.
Сказывают, ты при всех
Отказался от утех.
– Оттого, что это грех.

– Интересное житьё!
Грех брать силой не своё.
Потакать же барской воле —
То для челяди святое.
Не сиди тут как болван,
К ней ступай теперь, Иван,
Да отведай напоследок
Сладкий княжеский объедок —
Привалил счастливый случай,
Вряд ли в жизни будет лучше…
– А и то… Такой мороз,
Как бы там кто не замёрз…
Надо б выйти, осмотреться,
Кой-кого прогнать погреться.

Ванька ковшик опростал
И покачиваясь встал,
Долго ль, коротко ль, вернулся,
Как в помои окунулся —
Тёмен ликом и на вид
Ещё более сердит.
Снова ковшик опростал
И Анфиму так сказал:
– А и вправду хороша
Наша барынька–душа…
Как в обитель попадёт,
Во дремучие леса,
Так навеки пропадёт
Лучезарная краса…
– Дык а я тебе про что —
Ты робеешь-то почто?
Не кобенься, не чинись,
Полезай в возок, женись!
Ну что, друже, осмелел?

Ванька сильно захмелел.
А над ним Овца Анфим,
Знай, дудит в свою дуду:
– Спим мы, Ванька, на ходу,
Так и жизнь свою проспим.
Я тогда в возок пойду!