Julianne von Petras - Сон Атлантиды. Прокати меня на сфинксе

Происходит это как раз из-за того, что все остальные вокруг заняты непосредственно войной, отдавая все силы для вожделённой победы. При этом совершенно не задумываясь о том, что они будут употреблять в пищу, во что одеваться, и прочих незаметных в пылу борьбы бытовых мелочах. Поэтому-то и приходится кому-то хладнокровному нейтрально решать эти проблемы вместо горячих голов. А в пылу борьбы даже не замечаешь, во что тебе обходится помощь со стороны. А помощники-то как раз и считают, и копят. Именно так и семья фон Штольц выиграла войну, значительно преумножив свои и без того нескудные капиталы.

Теперь же, в этой чудной, милой и красивой стране Ленка, или Элена, живёт, потому что там даже звёзды ближе и мечтать легче, так как там над природой не так издевались. Поэтому вода там прозрачнее, а воздух чище, и жители не так много грязных мыслей в космос выбрасывают.

Странной нашей даме там очень хорошо, её астрал (надолго ли?) уравновесился вдали от бурь страстей и борьбы за выживание. Она обрела покой и способность накапливать энергию. В астрал теперь она стала улетать всё чаще и чаще, открывая для себя всё разнообразие внеземных миров, с их непонятными человеческому уму структурами, с их странными красками и звуками, манящими и пьянящими. До чего же хорошо ей там было. Часто душа её словно растворялась в пространстве, необъяснимо громадном, но сжимавшемся для неё во что-то компактное, доступное, манящее. Она словно сливалась с бесконечностью, со скоростью, с музыкой звёзд, необычной и прекрасной, заполняющей всю её душу, которая словно соединялась со всей Вселенной. Она переставала быть человеком, формой, материальной структурой, становясь музыкой, светом, скоростью, частью невообразимого пространства.

Вчера Ленка гуляла по Монтрё, впитывала энергию волн, растений, ветра и очень сильных гор, которые радовали её тем, что энергия их была потенциальной, её можно было накопить, не испытывая энергетических перепадов – приливов то боли, то радости, то движения, то ступора, от которых она подчас очень сильно страдала. Здесь же, возле гор, у неё наступало непередаваемое ощущение единения со всем сущим, со всем земным, похожее на эйфорию.

Она опять отделилась от тела, оставшегося задумчиво сидеть на скамейке, и воспарила. Звёзды вихрем кружились перед ней, завиваясь в причудливые спирали. Вспыхивали удивительные световые змеи, они переплетались между собой, соединялись, разделялись, обменивались элементами и, сотворив нечто новое, расходились. Лене было удивительно хорошо, она понимала, что её тоже бросает, кружит, создает, меняет, снова пересоздает этот бесконечный танец созидания.

Внезапно она увидела цветущий сад, окутанный розовой дымкой. Запахи и звуки, доносившиеся оттуда были неземными, они были новыми, неведанными, прекрасными, они манили и влекли её с неодолимой силой. Она снова перестала быть собой, все мысли её куда-то исчезли, сознание отключилось, и лишь одно желание владело ей: соединиться с садом, слиться с ним воедино, навсегда, навеки. Сад манил её кажущимся блаженством.

Вдруг мысленный запрет – холодный, пробуждающий – пронзил её мозг, наподобие ледяной иглы, вызвав ощущение боли и ужаса, и она, ничего ещё не успев понять, вновь оказалась на скамейке.

«Мне, наверное, дано только видеть другие миры, а не оставаться в них, – с горечью думала Ленка, – а может, это сама смерть, горькая и манящая, раскрывала мне свои опиумные объятия».

Она постаралась избывиться от этих мыслей, объяснения которым никогда не могла найти. Вероятннее всего, в тех мирах она была лишь случайным гостем, чужой сущностью, которую не пропускали дальше и игнорировали. Елена, однако, была счастлива, что ей посчастливилось хотя бы издали увидеть и почувствовать их.

Конечно, осторожнейшая из Ленок никогда и никому ничего про эти полёты не рассказывала, понимая, что никто и никогда ей не поверит, не воспримет её рассказы всерьёз, сочтут их бредом больного ума. А уж если её признают невменяемой, то не видать ей миллионов семьи фон Штольц как своих ушей, а с миллионами, жизнь её была намного легче, прекрасней и удивительней. Жизнь без забот, вызывавшая у неё странное чувство вины, ощущение невостребованости, ненужности и оторванности от жизни, позволяла ей, тем не менее, лучше ощущать свой внутренний мир, сконцентрировавшись на своей душе.

Она вернулась в отель, где ей вежливо поклонился портье, стоящий у входа. Он, естественно, также был и швейцарцем или швейцаром, ведь именно так величала Екатерина Великая, Императрица всея Руси, охрану своего дворца, так красиво несущую службу; всех этих выходцев из нищей, отсталой, аграрной и ничем не интересной страны в центре Европы. Может, в языке того времени ещё не было слова швейцарец, а может, императрица ленилась такое длинное слово, обозначающее столь незначительный для неё предмет, произносить. Не знаю. Факт тот, что с тех пор так и повелось на Руси, всякого, кто на двери стоял, этим словом именовать. Не разобравшись до конца в его значении, жители одной шестой продолжали его применять. Но Елена фон Штольц, сама швейцарка, не могла позволить себе так неразборчиво обращаться к своим согражданам. Поэтому находила французское слово «портье», что можно перевести как «дверной», более к данному образу подходящим.

Рецепционист весьма любезно поприветствовал её со скрытой подобострастностью. Эта подобострастность как раз и нравилось ей тем, что была ненавязчивой, почти незаметной. В ней не было ничего от восточного коленопреклонения, столь уважаемого её бывшими соотечественниками, любившими таким образом отдавать должное тому, кто занимал более высокое положение.

В Швейцарии никогда не существовало рабства, поэтому почтение здесь выражали достаточно сдержанно, не теряя достоинства, без лишнего раболепия.

Она прошла в каминный зал холла и расположилась там в одном из уютных кресел, в изобилии расставленных повсюду. Тотчас неизвестно откуда перед ней материализовался официант в безупречной униформе.

– Est que Madame désire quel que choses? – любезно осведомился он, слегка наклонив голову.

– Un peu de champagne, vous est gentille, – максимально томно и аристократично ответила она.

Не прошло и нескольких минут, как перед её креслом возник небольшой старинный сервировочный столик из дерева вишни, украшенный инкрустациями тонкой ручной работы. В вазе из дорогого порцеляна красовалась нежная розовая роза, рядом, на подставке, серебряное ведёрко со льдом, накрытое салфеткой.

Она томно отпила из высокого тонкого хрустального бокала и прикрыла глаза, чтобы лучше ощутить вкус дегустируемого напитка.

– C’est bon, – наконец вынесла она свой вердикт, открывая глаза.

Читать дальше