Julianne von Petras - Сон Атлантиды. Прокати меня на сфинксе

Всё-таки страх перед привязанностью, которая может принести боль, если станет любовью, был сильнее, чем любовь к сексу. И неважно, что эта ночь должна отметиться печатью легкомыслия, секс – это еще не любовь. Да и, честно говоря, с сексом в её жизни частенько бывали проблемы, оставляющие в душе лишь горькое уныние, а с любовью и того хуже – всякая влюбленность у неё быстро проходила, сменяясь почти отвращением, словно она искала какой-то, одной ей известный, идеал, который жизнь, скорее всего, так и не предусмотрела создать. Хуже того, измены она и вовсе не переносила, обиженно считая в таких случаях, что её опять недооценили, отнеслись к ней как к предмету серийного выпуска, раня её гипертрофированное самолюбие, снижая её глубокую веру в собственную уникальность.

К тому же, и что скорее всего, спустившись в рецепцию, герой-любовник поинтересуется, с кем же это он провел безумную ночь, и тогда от его героизма уж точно не останется и следа.

Однако, несмотря на кажущийся пессимизм, она совершенно не чувствовала себя жертвой, не страдала, не пыталась найти в произошедшем что-либо драматичное. Напротив, с лёгким сердцем выбежала она из отеля, спустилась к набережной и, в который раз, стала любоваться чудесной картиной – посыпанные снегом горы, выходящие из бирюзово-прозрачного озера, – которая никогда не надоедала ей, так как изо дня в день менялась: иначе раскрашивалась, иначе освещалась, иначе влияла на настроение. В каждое мгновение эта картина была по-своему прекрасной.

«Картина неизвестного художника, – мысленно пошутила она, – Елена Прекрасная, зачарованно любующаяся несказанными красотами родного края».

Вдруг Ленка почувствовала лёгкое головокружение, бессильно опустилась на скамейку и ощутила, что её душа опять выпархивает из тела. Это отделение, такое знакомое, каждый раз волновало и страшило её. Откуда-то с пальцев ног начинало распространяться тепло, оно поднималось все выше и выше, пока не накрывало полностью все её тело, по-особому щекоча позвоночник, и тогда она видела, как что-то светящееся и смутно формой её напоминающее, медленно отделялось от макушки и возносилось вверх, наподобие монгольфьера, растворяясь где-то в заоблачной дали.

Эта картина, виденная ею как бы со стороны, словно речь снова шла о горном пейзаже, а не о собственном, родном и близком, теле, восхищала и пугала. Пугала тем, что жизнь её словно замирала на какое-то время, и было неизвестно, вернется ли она когда-нибудь снова в осиротевшее и испуганно замеревшее тело, или останется бродить по вечным и бесконечным мирам, которыми так богаты небеса. Числа этих миров она не знала, но никогда за все годы ещё не попадала дважды в одно и то же место, что, несомненно, делало эти путешествия более приятными, хотя бы с познавательной точки зрения, и намекало на множественность миров. Если бы только не страх, это противное чувство, всякий раз на старте… Инстинктивная готовность к худшему, хотя никогда ничего плохого с ней не случалось.

Ленка знала, что в её конструкции заложена, скорее всего, какая-то неполадка, генетический сбой, что так быть не должно, что природа никогда не додумалась бы позволить её жить между жизнью и смертью. Но она была сделана именно так, да и привыкла к таким вещам, находя их интересными и увлекательными, испытывая удовольствие первооткрывателя. Несмотря на эти позитивные ноты, эта способность продолжала вызывать в ней страх – тёплый, животный страх, напрямую связанный с инстинктом самосохранения, который нельзя было пересилить даже любопытством.

Внезапно она увидела себя лежащей на ложе из шкур внутри какого-то храма, наполненного тайной, совершенной, как сама вечность. Воздух был опьянен неведомыми ароматами, чем-то отдаленно напоминавшими запах горького миндаля, смешанный с амброй и мускусом. Свет был тускл, но загадочно прекрасен, он слабо освещал комнату, в которой она находилась. Лена попыталась определить источник этого света, но не смогла. Он лился отовсюду и ниоткуда. Близкий к дневному, но в то же время немного другого спектра, он явно шёл не из окон, которых в помещении не было, а струился мягко и призрачно отовсюду сразу. Она огляделась: ничего подобного глаза её не помнили. Стены были странного цвета, что-то похожее на смесь золота с бирюзой, только очень бледных оттенков, а материал, из которого они были сотворены, героине нашей был совершенно незнаком. Обстановка была необычной: странные колонны, заканчивающиеся вазонами с невероятными цветами, то ли живыми, то ли искусственными; то матовыми, то прозрачными; меняющимися, но бесконечно прекрасными. Далее шли столики странной формы и не совсем понятного назначения, удивительной формы кресла, а также какие-то другие предметы совсем уж непонятного вида. Всё странное, всё чужое, однако почему-то удивительно знакомое и не страшное.

Одна из стен подсвечивалась странным интригующим светом, вызывая любопытство и желание подойти поближе. Когда же она подошла к стене, то поняла, что это подобие зеркала, хоть оно было каким-то тусклым. В нём она разглядела своё отражение, окруженное непонятной радужной дымкой. Её собственный вид поразил Лену ещё сильнее, чем всё ранее увиденное: одежда её, сделанная из чего-то лёгкого, мягкого и полупрозрачного была белой, но переливалась, словно перламутр, всеми цветами радуги нежнейших оттенков. На её щиколотках, запястьях, шее, пальцах, а также в ушах и на голове, были украшения из матово-жёлтого металла удивительного исполнения: змеи перемежались с цветами, с фигурами, чем-то напоминавшими птиц, переходивших, в свою очередь, в геометрические рисунки, спирали, звёзды и пирамиды.

«Да это же золото», – удивленно поняла молодая женщина. Много было золота, странным было место, непонятным было её пребывание в нём. Но, как ни парадоксально, её охватило удивительное спокойствие и умиротворение. Пройдясь вновь по комнате и даже не пытаясь из неё выйти, закричать, зовя на помощь, или затаиться, она увидела кубок, в котором искрилась золотистая жидкость, удивительно ароматная. Она почувствовала, что это её кубок, и смело отпила из него. Вкус напитка был непередаваемо великолепен. Легкое подобие опьянения от выпитого, пробежало приятной тёплой волной по её телу и, задержавшись в голове, вызвало целый ряд смутных воспоминаний.

Елена вдруг поняла, что она наконец-то у себя, в истинно её мире, что именно здесь она дома, что она хозяйка этого места, что здесь она в радости и в безопасности, что она в Атлантиде. Она ещё раз подошла к зеркалу полюбоваться своим отражением, которое показалось ей почему-то особенно прекрасным и каким-то необычным, хотя в чём состоит эта необычность, она не поняла.