Евгений Стаховский - Третий эпизод. Роман

– Что такое разрешение? – спрашивает Дани. – И этот аккорд – он что? Я не очень знаю басовый ключ.

– Потому и валторны, которые я для тебя сделал так похожи на «Картинки с выставки». Ты помнишь об этом, так ведь? Мы говорили.

Последние слова я произношу мягко-мягко.

– Это всё уже сотни раз было. Только ты этого не знаешь, а я, к сожалению, знаю. Но никому не скажу.

В его голове рождается столько музыки, что она обрушивается как водопад Виктория, и я спрашиваю о чистоте. О созидании.

Он пишет, потому что не знает ничего, я пишу, потому что знаю всё.

Он не боится, я боюсь.

Мы по разные стороны одного огромного каньона. Он думает как бы его перепрыгнуть, я не уверен, что нужно прыгать вообще. Разве что вниз, уповая на подвернувшуюся возможность полёта. Научиться летать. Я ведь никогда этого не делал. Совсем не знаю – как это. Летать – единственное, чего я не умею.

А Даниэль умеет.

17:14

Зарегестрировался в Х-нете. И где-то где-то. Созерцаю окрестности. Воспринимаю их как ещё один шаг к открытиям. Шаг к готовности открытий. Включая минусы и возможность отказов. Сказать бы: категорическую возможность отказов, но воздержусь.

Это ли не признание себя свободным? Симптом, показывающий что я постепенно перестаю цепляться за прошлое.

Удивительный январь.

19:35

Не знаю о чём думают мои врачи, собравшиеся снизить мне дозу препаратов, но я прибрался в доме, вымыл полы, сварил суп из индейки, и теперь хочу танцевать, вместо того, чтобы грустить.

Ну и как теперь написать печальный стишок?

М?

23:24

Когда меня поздравляют с выходом книги – я смущаюсь. Испытываю неловкость. Сразу становится не по себе. Стеснение, перерастающее в желание немедленно скрыться. Особенно, если задают вопросы ещё не прочитав. И нельзя винить их, что не читали – сейчас возможен только предзаказ, а сама книга, в руках – не раньше девятого февраля.

Откуда эта неловкость?

Вместо того, чтобы гордиться собой, я думаю только о том, что сделал, и боюсь, что сделал это плохо. Как будто кто-то знает как сделать хорошо.

Вчера я сказал ХП, что больше всего хочу умотать подальше, на острова, дистанцироваться от всего. Наблюдать издалека. Пусть это выглядит как проявление фальшивой загадочности.

– В книге вы словно раскрываетесь? – спросила она. – И это вас беспокоит?

– Если бы я хотел просто раскрыться, я бы написал пост в фейсбуке, – ответил я. – А мы говорим о литературе, и меня беспокоит, что моя книга не тянет на литературу. Но мне необходимо исполнить призвание. Наконец, признаться себе, что литература – то, чем я хочу заниматься и всегда должен был, но по разным причинам скрывал это стремление.

– Скрывали? Что вы имеете в виду?

И я рассказал. Мне было семь. На день рождения я попросил у мамы печатную машинку. Толком не зная зачем. Машинка была необходима. Уже тогда я представлял себя пишущим длинные тексты в духе любимых мной многотомных книг. Я представлял, что говорю то, что должен сказать и это мой способ. Все мои последующие желания – стать дирижёром, актёром, гинекологом, психиатром и так далее – это всё очень потом. Поиск профессии. А на самом деле, мне нужна была только литература. Поэтому ни в какой другой области из меня так ничего и не получилось.

Это же так просто! Я научился читать практически одновременно с умением ходить. Всё остальное – после.

– Почему же вы не писали?

– Я писал. Машинку мне, конечно, не подарили. Кто бы воспринял такую просьбу всерьез? И я писал в тетрадях. Первые стишки в первом классе, дневник, письма, даже издавал газету. Правда, недолго. Довольно трудно делать газету от руки. Уходило очень много времени, да и скучно стало. А потом, сами собой, тексты стали оформляться в тексты. Мои архивы сейчас весьма объёмны. Даже после того, как я уничтожил всё, что казалось мне несущественным. Бесполезным. Грубым. Пришло время говорить открыто. Трудно признаваться в том, чего я боялся все свои годы. Так хочется сказать – я не знаю чего я боялся, но думаю я знаю.

– Чего же?

– Правды. Я боялся, что мои слова окажутся неприемлемы и уничтожат меня. Да, да, слово убивает и всё такое, но вы же знаете, что слово чаще убивает не стороннего человека, а того, кто его произносит. Теперь я не боюсь. Не должен бояться. Я беспокоюсь, но я готов. Не пора бы начать получать удовольствие от дарованной гениальности? Чем бы это не обернулось. Кругом всё равно одни дураки. Оказаться одним из них не так уж страшно.

30 января 2016. Суббота.

12:45

Проснулся в 8:30.

Будто выполняю заказ по полчаса в день в минус.

Зато голова не болит.

И снов нет.

Это хорошо. Рассказывать про сны – гиблое дело. Я говорил это тысячу раз, никогда не поясняя почему. И так понятно – большинство людей так примитивны, что всем нам, по сути, снится одно и тоже. Как рассказывать сюжет фильма, который уже видел. И спрашивать каждую минуту – «представляешь?»

Блин, откуда в приложении для геев берутся женщины? Это точно не трансы. Точно. Дуры тупые. Или для полноты жизни им не хватает приставки faghag? Но, кажется, это слово уже вышло из лексикона и существует с пометкой устар.

31 января 2016. Воскресенье.

12:21

Говорят, что во лжи легко запутаться. Тот, кто лжёт, рано или поздно допустит ошибку. Позабудет о чём лгал раньше и его поймают на нестыковках. В правде можно запутаться тоже – если факты нелогичны, противоречивы, и их восприятие зависит от сиюминутного внутреннего состояния. Если внутреннее состояние вообще можно считать критерием правды.

– В прошлый раз ты говорил, что никогда там не был!

– Я забыл, и только сейчас вспомнил. Но вдруг я тогда говорил правду, и заблуждаюсь сейчас, поправляя себя, делясь воспоминанием?

– Тебя видели.

– Они тоже могут заблуждаться. Но я им верю.

Неужели правда – всего лишь вопрос веры?

– Ты говорил, что любишь её.

– Я был болен. А теперь здоров.

– Или наоборот?

– Или наоборот.

Неужели правда – вопрос истекшего времени?

– Ты говорил у тебя нет денег.

– Поясни, пожалуйста, что ты подразумеваешь под словом «деньги»? Я считаю, что у меня нет денег. Разве это деньги?

Неужели правда – исчисляема?

– Ты говорил, что Арсений всего лишь персонаж.

– Я доказал это. Или намеренно сделал его персонажем, и превратил ложь в правду.

Неужели правда настолько неустойчива, что в наших силах изменить её сущность?

Я запутался в своей правде. Рассказывая историю сделал её историей. Поверю я сам себе через несколько лет, когда сгинет страх оказаться лжецом?

Заканчивая вторую тетрадь, находясь в предвкушении новой, я убеждён, что не соврал ни в одном слове. Кроме тех, чей смысл может меняться вместе с развитием языка. Назовём это семантической базой. Надеюсь, мне не нужно составлять словарь.