Евгений Стаховский - Третий эпизод. Роман

С терапией, по сути, происходит то же самое. Это чистой воды проституция. Наши встречи с ХП не приносят никакого удовлетворения. Так же как и в минуты эмоциональных вспышек мне проще дать денег проститутке – так я плачу и за разговор. Но если там меня не любят, то тут меня не видят. Суррогаты. Кругом одни суррогаты. И я вынужден платить абсолютно за всё. В особенности за то, чтобы хоть изредка чувствовать себя живым. Именно поэтому я покупаю ненужные вещи. Проверяю – возможна ли ещё тактильность. Само ощущение прикосновения.

И никого не жаль.

Всё больше думаю, что если я устрою суицид, то не буду испытывать никаких чувств относительно людей, которым это может быть неприятно. Это звучит смешно, но я говорю о том, что чувство жалости или заботы о тех, кто может быть ещё думает обо мне, стало абсолютно чуждым.

Это смахивает на месть, и я жалею только о том, что самоубийство не даёт возможности этой местью насладиться.

03:50

Один из главных источников раздражения – чужой смех. Нет сил подыгрывать.

Интересно, если я так себя чувствую с препаратами, которые принимаю уже пять месяцев, как бы я себя чувствовал без них?

28 декабря 2015. Понедельник.

12:27

Шесть с половиной часов сна. Это со снотворным. Тревожность уровня будто что-то не сделал. Не всё ли равно.

14:20

Я и предположить не смел, что в моей книге содержатся сцены сексуального характера с несовершеннолетними. Рекомендовано изменить. Откуда у редакторов глаза?

Пока я был в ванне, пришло второе письмо – с пояснением, что речь идёт о главе, где мой любимый герой приезжает в Дублин.

Сверился с текстом. Сверился с кодексом. Не нашёл ничего вопиющего. Жду следующего письма.

Дублин. Джойс играет со мной в четыре руки. Завидует из могилы.

15:30

Всё приняли. В первоначальном виде. Согласились с доводами, предупредив что некоторые магазины могут отказать. Проще говоря – возможны проблемы с распространением. Пффф, у меня всю жизнь проблемы с распространением – будем считать это частью стиля.

Вообще, чувствую себя сейчас сносно. Переписка с издательством отвлекла от разговора с самим собой. Мне трудно делать выводы и прослеживать нить своих вздохов (я обещал не листать эти страницы, помнишь?), но помимо необходимо возникающей деятельности на меня влияет и время суток и день недели, завязанные на М.

Стоит подумать, что сейчас он на работе, занят и т. п. – я становлюсь относительно спокойным, ведь в это время он не занят встречами с другими людьми, свиданиями, сексом, ненавязчивыми беседами, всем тем, чем я обделён. Я успокаиваюсь, думая, что измена (о господи, я мыслю это как измену) не происходит прямо сейчас, в эту минуту.

Ночью, или в выходной день я представляю его свободу – и мысль о его возможностях хоронит меня под бетонной плитой.

Что до моей занятости – я смог высчитать, что ощутил безысходность и почувствовал, впервые осознал разрыв именно когда заканчивал книгу. Она занимала все мои дни и я не мог полностью погрузиться в параллельные переживания, но чем ближе я был к финалу, тем чётче проявлялась моя нестабильность. Теперь, не исключено, процесс идёт в обратную сторону. Я ничего не пишу потому, что слишком погружён в переживания.

0:33

Все эти молодые учёные, которые могли бы мне понравиться, смотрят на меня так же, как я на очень пожилых профессоров. А я на них, как очень пожилые профессора на меня. Смущаюсь с двух сторон. И там и там поздно.

03:52

Пытаюсь вспомнить когда я последний раз радовался. Не вспоминается. В этом году точно никогда.

Или – что приносит удовольствие? И тут всплывает только алкоголь. Страшно хочется выпить. Та единственная банка Гиннесса – совсем не фигуральный глоток жизни. Я не пью с середины августа – может ли наступить момент, когда я перестану думать об алкоголе?

Много курю.

Ночную таблетку принял больше часа назад, не уверен, что она как-то влияет. Кроме снов. Но это слишком призрачная зависимость.

29 декабря 2015. Вторник.

12:51

Снятся рыжие неадекватные лошади. Я превращаюсь в наркомана. С рыжими всё понятно. С неадекватностью тоже. Лошади – кармические животные. Хочу убежать от них – и не могу. Люблю их, что бы они не делали. И мне с ними не справиться. Любовь – и страх. Любовь (равно) страх.

Препараты принял.

14:41

Очень расстроен. Только что заметил, что формат одной из глав совсем не такой каким должен быть. Он собран и выровнен в обычный текст. Мой текст – со смазанными диалогами, подразумевающими обезличенность и опустошённость. Она показывает как человек завис между жизнью и смертью, будучи гораздо ближе к смерти, чем к жизни.

Почему я не заметил этого сразу? Ну что за дурак.

Очень, очень расстроен.

02:50

Есть что рассказать, но так не хочется ни о чём рассказывать что даже неожиданно. Такой насыщенный день, относительно других, разумеется. И я о нём расскажу. Расскажу как я вскрываюсь и не таюсь. Расскажу, как говорю лишнее. Расскажу что не знаю что считать лишним. Расскажу что собираю сейчас слова только для того чтобы на странице тетради не осталось пустых строк. Но завтра. Всё завтра.

30 декабря 2015. Среда.

14:12

Пока читаю, чувствую движение глаз, словно прикасаюсь к плотному воздуху. Хорошо, что я ничего не понимаю в плотности воздуха.

Вчера. Что же было вчера.

Приехал Макс, привёз еды. Я как будто Ахматова. Что-то там про фрукты и шоколад, а я просто была больна. Или – голодная?

Я не заметил как быстро мы скатились к моей болезни, впрочем, о чём ещё я могу разговаривать. В один момент мне так захотелось раскрыться, что я перестал думать о том – могу ли себе это позволить, тем более, что я понял, что могу себе это позволить.

Я проникал в серьёзность и скучность своего положения, пока говорил о нём нестройными фразами. Макс то и дело замечал, что я себе противоречу, и я пускался в дополнительные пояснения, увязая всё глубже. Пока я говорил, что моя терапия похожа на проституцию, что я плачу за то, чтоб со мной хоть кто-нибудь поговорил, чтоб я сам мог говорить – я неизбежно вышел на убеждённость, что у меня нет друзей, никто не может принять эту роль. Я понимал, что мои слова звучат грубо, невежливо, обидно, но раз уж я сказал «А»… поздно беречь чужие чувства. И Макс с этим справится. Он всегда был человеком, с которым я мог разговаривать довольно свободно. Раньше был, и остался тем же – это я изменился.

Я не сказал ему и сотой доли того, что мог, но главное – я понимал правдивость и искренность своих слов, удивляясь тому, что вообще решился их произнести.

Он говорил, что пробелы в общении нормальны для старых друзей. Я соглашался, но кивал на то, что пробелы нормальны для старых друзей в стабильном эмоциональном состоянии, к тому же – не измученных стыдом.