Ксения Нихельман - Нелюбовь

– Все, я готова! – пропела она.

Ну слава богу, подумал я, вскакивая с табурета.

Спускаясь через третий этаж, мать быстро кинула взгляд на дверь новых соседей. Она не очень любила общаться с соседями по подъезду, потому я с любопытством навострил уши – вдруг что-нибудь сейчас про них скажет? Я ловил любое слово, любой намек, любой краткий взгляд украдкой в их сторону! На этот раз мать промолчала, так и не подарив мне и доли бездушного счастья.

Наконец мы сели в машину.

– Чего так долго? – проворчал отец.

– Не сахарный, не растаешь! – любовным голоском протянула мать. Она пребывала в отличном настроении.

– Ну все, погнали! А ты, – отец поглядел на меня в зеркало заднего вида, – только попробуй облеваться снова! Высажу – пешком пойдешь!

Через открытое окошко отец смачным плевком запустил окурок. Я покрепче втянул свежего воздуха по самые легкие, надеясь продержаться так до конечной точки, и «пятерка», по-боевому рыча, тронулась с места.

Всю дорогу родители практически молчали, лишь изредка перебрасывались кое-какими фразами, типа асфальт паршивый, на улицах грязно, как в свинарнике, народ унылый. Подобные разговоры меня мало интересовали, потому что я все время находился в ожидании, томился своими скромными желаниями. Я хотел услышать слово, хоть словечко про новых соседей, вызвать недоступные образы из своей головы прямо сюда в «пятерку», на ее тугое скрипучее заднее сидение рядом со мной. Украдкой я рукой погладил пустующее место, как будто оно уже было острой коленкой… От одной этой мысли меня затошнило, и выученной за столько лет привычкой я прижал ладони ко рту, такому отвратительному, такому слабому, такому девчачьему, неспособному любить запах металла и бензина.

– Ну елки-палки! – заорал отец. – Ты че потерпеть даже десяти минут не можешь?

Отчаянно я замотал головой, успевая лишь судорожно сглатывать рвотные позывы.

– Бляяя… Под сидением бутылка с водой есть.

Бутылка действительно валялась под отцовским сидением, но воды в ней было всего пара глотков. Одним глотком я осушил ее, горячую, вонючую, противную.

– Марик, подыши глубже, – вмешалась мать, – носом… да, вот так, носом вдыхай, ртом выдыхай.

– Какой, нахрен, ртом выдыхай? Если он сейчас рот откроет, то загадит мне всю машину! Прижми ладони ко рту, слышишь, Марк?

Через целую вечность мы приехали. Я вспотел, и у меня тряслись ноги. Я кое-как выбрался из машины, мне не хотелось идти в магазин даже за новым костюмом, мне хотелось остаться на свежем воздухе и дышать, дышать, дышать.

– Ну и мужика ты мне родила…

– Из того, что ты мне дал, и родила. Будто я одна участвовала!

Мать обиженно фыркнула, а отец раздраженно выхватил из моих рук пустую бутылку, которую почему-то я до сих пор прижимал к груди, и со злостью швырнул на оживленный тротуар. Родители злились, и произошло это из-за меня. Из-за моей слабости. Мне хотелось убежать куда-нибудь, скрыться в безликой толпе.

В магазине родители шли впереди, они снова не разговаривали, только выискивали отделы с детской одеждой; заглядывали в них и обводили глазами товар со всезнающим видом. Не я выбираю себе костюм, а они мне. Моя задача заключалась в единственном: плестись позади и робко отвечать на заданные вопросы.

– Нравится такой?

– Ничего такой, – мямлил я. На деле же мне не нравилось.

– Нет, хрень какая-то.

– Ну-ка, давай вот этот примерь.

– Нет, снимай, черт знает что.

В последнем отделе мне совершенно случайно приглянулся один костюм, ничего особенного, но чем-то он меня зацепил. Цвет не слишком отличался от черного – темно-серый, но Я захотел его. Я даже как бы ненароком, втайне от родителей потрогал ткань. Мягкая, приятная, теплая. Краткий миг восторга.

Сзади подошла мать, ее взгляд упал на этот костюм, и от неожиданности и предвкушения чего-то несбыточного я задержал дыхание. Пожалуйста, пожалуйста.

Медленно она протянула руку, указательным и средним пальцами сжала ткань; проверка началась. Пожалуйста, молил я.

– Вульгарная дешевка, – заключила мать, – иди лучше вот это примерь.

Только тогда я заметил уже болтающийся на ее левой руке черный костюм. Черные брюки, черный пиджак и черная рубашка. Дома меня уже ждали черные трусы и носки. Наконец, собрав все свои силы в детский кулак, я вскинул волевой подбородок.

– Я хочу вот этот.

Мой палец дрожал, указывая на мечту.

– Ты ценник видел???

– Нет, – честно признался я.

Тут подоспел отец, уже покрасневший и вспотевший от душной магазинной жары. На лбу испарина, на рубашке круги от пота.

– Выбрали?

– Он хочет вот этот! – у матери округлились глаза до размеров отцовых кругов пота под мышками.

– Какой?

И мать показала. Не костюм, а ценник.

– Ты че охренел? Можно же два костюма купить! Да и какая разница, в каком костюме ты будешь жопой школьные стулья обтирать? Берем вот этот, черный, и точка. И так задолбало полдня ходить по магазину, таскаться с этой херней.

В последний день августа мы с матерью ходили в парикмахерскую. Она «ровняла кончики», меня же стригли машинкой.

– Давайте короче, – попросила мать, – а то через месяц уже отрастут. У Марка волос буйный, прям как трава луговая колосится.

Ужасное сравнение.

Я старался не глядеть на себя в зеркало. За июль и август, что махнули на меня рукой, волосы у меня отросли. Когда я проводил по голове ладонью, они не топорщились и не кололи кожу ладони. Волосы стали послушными, я больше не просыпался с утра с «ежиком» на макушке. Сам того не замечая, я пристрастился к новым ощущениям: всегда, когда подыскивался момент, запускал пальцы в шелковистый затылок. Меня это успокаивало. Но как-то за ужином мать спросила, что я все себя наглаживаю? Масла тебе не подлить, чтобы глаже было? Больше волосы я не трогал.

Пока жужжала машинка, а я тонул в пучине полного отчаяния, мать и парикмахерша щебетали. Мать говорила, что к ней в отдел женской косметики привезли новый товар, очень неплохой. Духи, сказала, неплохие есть и дешевенькие. Мать уже давно работала продавцом в отделе косметики, и все женщины с района отоваривались именно у нее.

– Заскочу как-нибудь, – ответила парикмахерша, выключая машинку для стрижки. – Ну вот, Марик, теперь ты на человека похож, а то отрастил лохмы.

Я же старательно не поднимал глаз на свое отражение. Мне не нужно было видеть собственное преображение: все самое страшное я понял по людоедским движениям лезвий и по холодку, гуляющему по почти лысой голове.

– Ой, он у нас связался с каким-то соседским мальчишкой, а тот, ты бы видела, лохматый как чучело. Да и вообще они придурковатые там все, у отца усы такие, знаешь, когда кусочки рагу в них можно прятать.