Ксения Нихельман - Нелюбовь

Обе рассмеялись, видимо, мать очень удачно пошутила.

– А она как мышь серая, ни разу ее накрашенной не видела. Прям святая простота. Вся такая натюрель, а сама бледная-пребледная. Ни грамма женственности.

Больше показушно, чем грациозно мать рукой откинула волосы с «ровными кончиками» назад, за плечи. На этот раз она вдобавок сделала какую-то процедуру на волосах, отчего те стали светлее. С новой помадой, сказала, будет в самый раз.

Когда мы шли домой, я строго держал голову вниз, буравя взглядом носки своих мельтешащих одним за другим ботинок. Кто-то из ребят со мной поздоровался, в ответ я же буркнул быстрое и абсолютно неприветливое «привет». Единственное, на что я был способен в данный момент, бросить все мысли на мольбу – лишь бы не встретить Его, лишь бы Он не увидел этого ужаса.

– Марик, ну что ты загрустил? – мать провела ладонью по моей голове, отчего я брыкнулся в сторону, как недовольный жеребенок. – Посмотри, как тебе хорошо! Красивый мальчик, все аккуратненько, все ровненько…

Дома же, у зеркала в ванной, я разглядел, как все ровненько и аккуратненько… На этот раз было короче обычного, сквозь темные обрубки так называемых волос проглядывала бледная противная кожа, на левой стороне головы я разглядел мерзкого вида родинку… Я заплакал, больше не в силах сдерживаться.

Когда я успокоился, вернее, когда высохли слезы и глаза перестали быть красными, то отпер дверь и под всеобщее молчание вышел из ванной.

– Ты че там так долго делал? – удивленно спросил отец. – Рано тебе еще в ванной запираться, хрен не вырос.

– Ты что такое говоришь? Что за гадость? А? – накинулась мать на отца. – Совсем ку-ку?

– А что такого? Будто у него хрена нет, у меня, значит, он есть, а у него нет… Ты там ревел, что ли?

– Нет, – твердо сказал я.

– Ну-ка, иди сюда.

Отец подался вперед, сползая с дивана. Острый подбородок, узкие глаза-щелки, локти уперлись в коленки. Вид бесспорно устрашающий. И я его боялся.

– Ты ревел?

– Нет, – твердость моя пошатнулась.

– Не ври отцу!

– Нет, – мягче.

– В глаза мне смотри! Вон глаза красные у тебя. Ревел, сука?

– Нет, – еще мягче.

– Мне ремень взять, чтобы правду выбить?

– Да, – с первой слезой.

Вторая мелкой бусиной предательски потекла по щеке.

– Ёперный театр, ну что ты за тряпка, елки-палки! Ноешь и ноешь, как баба сопливая! Говорил тебе, че ты все ноешь, когда его вынашивала, – это уже упрек матери, – нытик весь в тебя. Ты когда в армию пойдешь, станешь рыдать по мамке и папке? Или когда из вас мужиков будут делать, тоже будешь сопли разводить?..

Тут мать хмыкнула:

– Сам же сказал, что у него хрен есть, значит, уже готовый мужик.

– Ну че ты вечно лезешь, когда я сына воспитываю?

– Воспитатель, – она хмыкнула во второй раз.

– Да пошла ты! А ты у меня, – снова мне, – свои сопли будешь отрабатывать на огороде. Дам тебе в руки лопату, чтоб все поле перерыл, всю картошку вырыл, понял? Как тряпка, ей-богу!

На первое сентября я пошел один. Проскользнул мимо третьего этажа, хоть сердце гулко и больно билось в груди. Мне было стыдно, что я не позвонил в Его дверь, я ощущал себя предателем. Мы договорились, что я обязательно зайду за Ним, и вдвоем мы отправимся на наше первое совместное первое сентября. Он сильно волновался: боялся новой школы и нового класса. А я зачем-то соврал Ему, что Он обязательно-преобязательно попадет в мой класс, хороший класс. «Ты уверен?» – неуверенно спросил Он. Конечно, ответил я, ведь в наш класс берут только лучших учеников. Я это придумал на ходу, хотел сказать Ему что-нибудь приятное, доброе. Теперь же я мчался в школу один-одинешенька, было до безобразия тоскливо на душе.

На линейке я занял самое дальнее место, позади самых высоких ребят. Повыше держал букет для учительницы, пряча в его зеленых свежеобрезанных стеблях свое заплаканное с утра лицо. Мне не хотелось, чтобы меня замечали, видели грустное черное пятно с почти лысой головой.

– Марик!

Знакомый радостный возглас где-то сбоку. От испуга я чуть не постарел на несколько лет.

– Марик, ты забыл про меня, да?

– Да, извини, – не глядя на Него.

– А у меня хорошая новость! Я в твоем классе! Родители договорились, чтобы мы были вместе, представляешь?

Перестав созерцать школьный асфальт в трещинку под ногами, я поднял голову. Первое, что увидел, – легкие, волнистые и чуть-чуть укороченные пряди, открывающие Его сияющие глаза. Второе – костюм. Тот самый, что приглянулся мне. Я ненавидел Его. Это была смертельная ненависть, живых не останется. Я толкну Его в лужу, я испачкаю Его спину мелом, напишу на пиджаке «лох», приколю бумажку с идиотскими пошлыми фразочками, я буду доставать Его вечно, пока Он не запросится обратно, в свою старую расчудесную школу… Я больно зажмурился, до темных кругов, стиснул в кулаках бедные стебли цветов. Я не мог пережить позора, я не мог позволить Ему видеть меня уродом.

– Ты не хочешь со мной дружить, да?

– Нет, – со злостью плюнул я, – это Ты не захочешь дружить с таким уродом, как я!

Он долго-долго меня разглядывал, скользил своим оценивающим взглядом с ног до головы… Скрываясь от стыда, я отвернулся. Невыносимо. Лучше умереть, чем вынести это.

– Ты не урод.

– Ага, а кто? Ты видел меня, эту голову?

– Голова как голова, – Он издал слабое подобие смешка.

– Ну вот, Ты уже смеешься надо мной, а дальше что, на спине мне напишешь мелом «лох», да? Сделаешь так, я Тебе в глаз дам, понял?

Вечером кто-то позвонил в дверь. Гостей мы не ждали, отчего родители недовольно переглянулись.

– Кого это черт принес?

– Женщину, – самоуверенно заявила мать.

Дело в том, что за ужином я уронил на пол вилку. Постучи тупым концом по дереву, мгновенно среагировала мать, от страха округляя глаза. Я стукнул три раза. Так было необходимо сделать, чтобы в дом не явилась незваная гостья. Падает маленькая ложка – к ребенку, суповая ложка или вилка – к женщине, нож – к мужчине.

– Да ну тебя, – отмахнулся отец и, встав с дивана, направился к двери.

Через секунду он крикнул, что это ко мне.

– Марк, к тебе!

За полуоткрытой дверью что-то мельтешило. Маленькое и тощее.

Осторожно я выглянул за дверь. Наверное, походил я на круглого дурака, таращась на Него. С точно такой же прической, как у меня.

– Ну Ты и дебил! – завопил я, хватаясь обеими руками за Его лысую голову.

Как Он мог? Кончиками пальцев я искал подтверждение, что это обман какой-то, розыгрыш, что не Его прекрасные волосы, кажущиеся мне неисполнимой мечтой, исчезли с глаз долой… Он убил меня, Его несговорчивая щетина убила меня. В эту минуту я ненавидел Его вдвойне, нет, втройне, да что там, в тысячу раз! И в эту же минуту я любил Его, как никого и никогда в своей жизни.