Ксения Нихельман - Нелюбовь

Обычно мои мысли прерывал женский смех. Мать и женщины глядели на меня, полусонного от мечтательных грез и зазевавшегося. Их раскрашенные улыбки в этот миг посвящались мне одному, маленькому мужчине в большом женском царстве. Чистый восторг, умиление и обреченное на разочарование влечение: смешанные чувства вихрем проносились по их лицам, и я читал их как раскрытую книгу.

– Хороший у вас мальчик, – сладенько пели они. – Красивенький.

Или:

– Марик у вас красавчик, настоящий жених!

Те, кто посмелее, дотрагивались до моих чуть-чуть отросших волос, похлопывали, поглаживали, пощипывали, словно ручного зверька.

– Все девчонки в школе наверняка по тебе сохнут, да?

– Не успеете глазом моргнуть, как сынок в дом невесту приведет, а там и до внучат недалеко!

– А тебе самому-то кто-нибудь нравится? Невесту себе уже нашел?

Признаться честно, я даже не вникал в суть их высказываний. Треп. Пустой женский треп, как любил повторять отец.

– И чем же ты любишь заниматься? – спросила меня одна материна знакомая.

Я привычно пожал плечами. Почему-то именно этот жест я находил весьма привлекательным. Он давал мне либо пару секунд, чтобы справиться с волнением, либо в редких случаях позволял вообще ничего не отвечать – многих ответ в виде сомнительно вздернутой линии плеч полностью удовлетворял.

– Читать люблю, гулять, в мяч играть, учиться люблю.

– Учиться? – нарисованные черным карандашом бровки взлетели вверх.

– Ну, да, – я рассеянно повел плечом. – Историю люблю.

Это была чистой воды правда. Как в пятом классе мы стали изучать древнюю историю, так затянуло меня болото. С Ним мы стали ходить в школьную библиотеку и брать исторические книги, биографии там всякие, романы, пару раз мне даже разрешили взять учебники за старшие классы. Я увлекся историей, проникся прошлым. Засел за книги, тем самым чуть умерив свою прыть. Да и некое подобие усидчивости, пока я читал, шло мне на пользу: меньше хотелось ввязаться во что-нибудь опасное, я стал более внимательным на уроках. Я мог беспрерывно слушать Его.

– Какой у вас мальчик интересный! – тон женщины мне был не ясен, однако двусмысленность я уловил. – А эта учеба, – уже матери, – ему не помешает? Ку-ку, то есть повернутым на учебниках не станет?

Стеклянным взглядом мать посмотрела в мою сторону. Пусть только попробует, отрезала она. После чего в один из таких женских вечеров отец подозвал меня к себе, к телевизору, где очередной пулемет пробивал очередное «тра-та-та», и, с силой влепив мне оплеуху, заявил: «Еще раз увижу, что рядом с бабами трешься, яйца оторву, и будет у нас не сын Марк, а дочь Мария, понял?» А потом он решил, что полезнее всего мне будет проводить вечера в гараже.

Четверть я закончил хорошистом, а Он – отличником. Благодаря Ему у меня четверка по математике, благодаря мне у Него пятерка по истории. Мы нечто большее, чем просто связанные школьными узами, – налаженная система, хорошо смазанный механизм. Молниеносный поворот головы, вопрос в глазах «Как у тебя дела?». Я весь в напряжении, ловлю каждый Его взгляд, каждое движение шеи, киваю головой, мол, пока все нормально, а у Тебя? Ответное низкое покачивание из стороны в сторону – «нормально». Если Ему трудно, лишь стоит обернуться, я здесь, я рядом.

После занятий мы научились сбавлять темп ходьбы, подстраиваться под скрытые биологические часы, требующие еще и еще сближения, притяжения, отторжения от мира вокруг. Изо дня в день шаг все короче, все медлительнее, мы научились растягивать расстояние между школой и домом, тайно сокращать расстояние между тенями на асфальте. В последний день второй четверти Он остановился прямо посредине пути, незаметно потянул меня за рукав куртки.

– Марик, остановись! – попросил Он.

– А?

– Остановись на минуту.

Тихие пальцы сползли с рукава, ухватились за мою шершавую, потрескавшуюся от мороза ладонь. Варежек я не носил, либо постоянно их где-нибудь забывал, терял, либо же держал руки в карманах. Карман – надежная вещь, только ему и доверяю, не потеряется и не забудется.

Я ждал, не понимая, чего конкретно жду: чтобы Он скорее объяснил, ради чего мы тут застыли на морозе, или же чтобы скорее перестал держать меня за руку. Мне было неприятно, противно от того, как Он это сделал. Выбрав безлюдное место, надежно спрятанное от посторонних глаз, остановил меня, заставил ждать, заставил думать о себе неприлично. Я весь вспыхнул, будто насквозь прожженный, как факел заметный за километр. Его жест, преисполненный нежностью. Телячьи нежности. Его взгляд, наполненный дружбой, от которого внутренности выворачивает наизнанку. Слабость брала верх. Ненавижу.

– Чего Тебе?

Наконец Он освободил мою ладонь, скинул с плеча портфель. Через минуту-другую вынул сверток.

– С Новым годом! – отдавая его мне.

– Что это?

– Мой подарок. Тебе. Дома откроешь.

Только дома, уже избавившись от верхней одежды, тяжелых зимних ботинок и пройдя в свою комнату, я пришел в себя. Очнулся. Как новорожденный сделал свой первый вздох. Я даже не поблагодарил Его. Молча взял сверток и точно так же молча пошел прочь от Него к дому. Лишь сейчас ко мне стали приходить верные мысли: сказать вежливое «спасибо» и отказаться. У нас не принято дарить подарки. Лишние расходы, говорят родители. Я не просил подарков и не дарил их. Я снова вспомнил Его жест, вспомнил то легкое, само собой разумеющееся, прикосновение человека к человеку, когда просят обратить на кого-то внимание. Он просил моего внимания. Он обратил на меня свое внимание, проявил заботу. Почему-то меня затошнило, и я поспешил спрятать сверток на кровати под одеялом, накрыв это пульсирующее животным страхом и первобытным любопытством место подушкой. Так-то лучше.

За ужином отец вспомнил, что сегодня был последний день в школе в этом году.

– Неси дневник! – сказал он. – Посмотрим, чему ты научился.

Послушно я направился в свою комнату, из портфеля вытащил дневник с изображением черной глянцевой машины. Я до сих пор так и не узнал название модели, да и какая разница? За все это время я ни разу не посмотрел в сторону кровати, держался изо всех сил, сгорая от любопытства, сгорая от стыда, – во мне бурлила настоящая война, и я не представлял, что с ней делать.

– Вот, – я протянул отцу дневник.

– Смотри-ка, почти одни пятерки! Четверок всего-то пара штук. Отличником решился заделаться?

Привычно я пожал плечами. Но на этот раз жест вышел больше защитный: вроде как я и сам понятия не имею, откуда у меня столько пятерок, и в то же время, ничего я не заделался отличником.

– Ну, это… наверное, молодец ты! – Хоть отец и произнес эту фразу с глубоким чувством, только я не до конца определил глубину этого чувства: разочарование или гордость? – Может, тогда отметим это дело? По рюмочке?