Ксения Нихельман - Нелюбовь

***

За пять минут до начала первого урока учительница представила Его всему классу. Вдвоем они стояли у школьной доски с одной-единственной записью «Второе сентября». Пока я ждал их появления, то перечитал «Второе сентября» на миллион раз, отчего потеряло смысл и «второе», и «сентября». Сущая околесица, ей-богу.

Когда они вдвоем появились на пороге школьного кабинета, я выпрямился по струнке: ровная спина, плечи назад, волевой подбородок задран вверх. Я разволновался, выискивая взглядом свободные места. Разумеется, сидеть вместе нам бы никогда не позволили; у учительницы имелась строго намеченная стратегия – рассаживать мальчиков с девочками. Впрочем, в классе мальчики имели численное превосходство, аж на целых два мальчика больше, чем девочек. И эти бедняжки сидели по одиночке, вечно пронзительно печальные глаза, поникшие плечики в серых пиджачках и поджатые под стул ноги в застиранных носках… С искренней тоской они глядели на учительницу, которая кивала головой в такт их верных ответов. Хотя с моей соседкой, с которой, между прочим, у меня не находилось ни одного общего интереса, мне тоже было грустно и одиноко. «Привет, Марк!» – обычно говорила она, вытаскивая из рюкзачка с навешанными на него брелоками на парту свои принадлежности. Я смотрел, как изо дня в день, каждое новое занятие, она поправляет конструкцию из своих линейки, ручки, карандаша и ластика. Грустное зрелище. Особенно если коротать с ней весь школьный срок обучения.

Он держался ровно, с миролюбивой полуулыбкой. Именно полуулыбка, это важно. Наши не поймут, если незнакомец в первый же день знакомства будет растягивать губы от уха до уха. Либо ку-ку, либо подлиза. В любом случае можно от кого-нибудь по затылку жеваной бумагой схлопотать. Потому и нужна середина, загадка, так сказать, – полуулыбка. Это я Его этому обучил.

Одобрительным жестом учительница указала Ему на место: средний ряд, вторая парта. Все остальные сдвинулись на парту назад, из чего всем стало понятно – преуспевающий ученик этот новенький. С легким румянцем на щеках Он проследовал до своей парты, бросив в мою сторону радостно-восторженный взгляд. Я же, поймав этот взгляд, заелозил на стуле, так мне стало волнительно, волнительно хорошо, что Он будет рядом, и волнительно, что я впервые тревожусь из-за кого-то другого, не считая себя. Странное ощущение – беспокоиться не за себя, ничего не ожидаешь, но в груди уже будто что-то тревожно шевелится.

Со своего места, третьего ряда, третьей парты, я мог видеть Его спину и затылок, лишенный того, что меня очаровывало. Наверное, этого даже больше чем достаточно, чем сидеть вместе, подумал я в свое утешение. Еще один робкий взгляд через плечо, подхваченный мной, тайна одна на двоих, как игра в футбол в наш с Ним первый день – я бросаю, Он ловит, но сейчас мы поменялись местами. Он бросает, я ловлю. Ни одного не пропущу, зачем-то пообещал я сам себе, и сам же испугался этой внезапности.

С замиранием сердца я следил за минутной стрелкой настенных часов, что висели над школьной доской. Ползет и ползет, медленно, словно назло мне. Я умирал от острого желания вскочить со стула и оказаться рядом с Ним, схватить за плечи и начать заваливать вопросами! Понравилось Ему или нет? Что думает, что чувствует? Он должен поделиться со мной всем, что хранит за нагрудным карманом новенького темно-серого пиджачка!

В последние дни я часто ловил себя на желании задавать Ему именно эти два вопроса: что думаешь и что чувствуешь. Раньше я подобным не интересовался. Есть Я, есть мои размышления и мои чувства, все и без глупых вопросов понятно. Но оказалось – что меня сильно смутило, – я ровным счетом ничего не знал; мои привычные мысли до этой поры меня обманывали. Он, как и я, тоже боялся, стеснялся, стыдился, плакал. Он невероятно огорчился, когда Его волнистые послушные волосы опадали к ногам, когда последние прядки закружились вихрем, подгоняемые беспощадной щеткой. «Зачем же Ты это сделал?» – спросил я, все еще не веря собственным глазам и пальцам, на которых след от старых ощущений сменился новыми, колкими и горькими. В Его глазах блеснул на тот миг далекий мне ответ, который я не сумел распознать. «Тогда что Ты почувствовал?» – с новой надеждой спросил я. И Он ответил: боль и стыд. И душа моя, взлетев выше четвертого этажа, возрадовалась. Я не один, не один такой. Мне нужно с Ним говорить, о себе, о Нем. Да, собственно, без разницы о чем говорить. Опустошить себя и вновь заполнить, вот что важно.

Едва отзвучала счастливая трель школьного звонка и с губ учительницы слетело заветное «отдыхайте», как я уже тряс Его за плечи. Улыбаясь, похлопывал то по правому, то по левому плечу. Особый жест. Чтобы каждый в классе видел – это мой друг, моя территория. Я ручаюсь за Него. Ответ с меня. Только так и поступают настоящие мужчины. Нас окружила толпа из любопытных одноклассников, пытающихся несмело пробить к Нему тропу дружбы или войны. Если воевать, то и со мной тоже, понятно? Для большей уверенности в своих намерениях я уселся на край Его парты, храбро и совсем по-взрослому. В эту минуту я ощущал себя на вершине чего-то необъятного, не из-за того, что я делал что-то правильное или должное, а потому что… не знаю. Знаю, что если бы Он меня наедине спросил «что ты чувствуешь?», то я бы без промедления ответил: гордость.

После школы мы вдвоем неспешно возвращались домой. Второе сентября, начало школьной поры.

Признаться честно, я любил школу, любил учиться, любил показывать себя. Оставаясь застенчивым в простом человеческом общении, где не нужно никому ничего доказывать, угрожая дать в глаз, я иногда совершал немыслимые для себя поступки. Поднять испуганную руку и дать правильный ответ без запинки (но чаще всего заикаясь от страха), получить похвалу.

– Молодец, Марик, – говорила учительница. Она всех называла по имени, ласково и любовно, абсолютно всех.

От похвалы внутри что-то приятно содрогалось. Это были очень редкие моменты, я копил их и изредка вытаскивал из глубин памяти на поверхность. Я любовался собой, как делал это, когда всего три дня назад на голове еще были волосы. Любование собой – моя слабость. И это я презираю в себе… ненавижу быть слабым.

От школы до нашего дома – извилистый путь меж других, полупустых и полуденных высоток, мелких магазинчиков и ларьков с газировкой, мороженым и подтаявшими шоколадками. Время между нами сгустилось, наполнилось, и я искал повода продлить его. Осторожный намек на магазинчик, так, поглядеть на витрины, поглазеть в искушении на блестящие обертки, на манящие пузыри под туго завинченными пробками. Карманы мои были пусты, ни одной лишней копейки, вот, Марик, тебе только на обед в столовке, только вздумай потратить на что-нибудь другое! В Его же карманах шуршали пальцы, Он искал мелочевку на шоколадку.