Ксения Нихельман - Нелюбовь

Обычно к нам в гараж захаживали точно такие же завсегдатаи гаражного блока. Здоровались по ручке с отцом, со мной. Важно, деловито, будто заседание высокого начальства. Со всех сторон обходили «пятерку», оглядывали, качая головами. Бунтует? Трамблер крутил? Бензонасос смотрел? В ответ отец пожимал плечами, и в этом движении я угадывал свой собственный излюбленный жест, и мне становилось не по себе. На десять – двадцать минут они пропадали под капотом: низко склоненные головы, сгорбленные спины, откляченные задницы. Да ты ее вот так, мать-перемать, туды-сюды покрути, туды-сюды! Иди-ка, Марик, включи зажигание, проверим. Я садился на отцовское место, место водителя, неловко ерзая по сидению, и поворачивал ключ. Дыр-дыр. Дыр-дыр. И тишина. Давай, Марк, еще раз! Дыр-дыр, дыр-дыр. Тишина. Только завеса белого жестяного капота перед глазами, из-под которого выскакивал раздраженный отец. Как ты заводил? – орал он. – Ни хера не умеешь, даже ключом поработать не в состоянии, прямо как баба! Его тяжелая рука подныривала под дугу руля и ловко находила ключ. Поворот. Дыр-дыр. Дыр-дыр. Тишина.

– Ладно, ребята, – смягчался отец. – Перекур.

Мужики рассаживались вкруговую: кто на маленькой, измазанной соляркой, машинным маслом, табуретке, кто на перевернутом вверх дном ведре, кто на корточках, подтянув на бедрах замусоленные штаны. Из карманов доставали пачки сигарет и одновременно закуривали, выпуская облачка сизого дыма. Я и «пятерка» погружались в беспросветный туман.

– А ты, Марк, не затягиваешься? Бросил, что ль? – шутил кто-нибудь из них.

– Так мне всего одиннадцать.

– Одиннадцать, – презрительная усмешка, – я в семь начал, а в одиннадцать уже сиськи живые тискал.

Смешок, облетевший всю мужскую общину.

– Девок-то уже обжимаешь?

Я застеснялся, отрицательно помотав головой и опуская вниз взгляд. В голове всплыл мерзкий образ: этот мужик на кухне голый почесывает бок, скребет заскорузлыми ногтями старую кожу, а в соседней комнате его ждет женщина с сиськами, которые он тискал, как только что мял собственный пах. Вообще-то, я заметил эту пагубную привычку не только за этим отцовским приятелем, а за всеми присутствующими. Абсолютно не стесняясь, они прикасались к своим гениталиям, чесали, поправляли, будто проверяя все ли на месте, не отвалилось, не потерялось ли?

– Ты погляди на него! – общая реплика. – Как девчонка покраснел! Ха-ха! А чем занимаешься-то?

Я было открыл рот, как слово взял отец.

– Он у нас… это… учится хорошо. Почти все пятерки.

Отец произнес фразу безразличным тоном. Ни тепло ни холодно. Я же застыл в ожидании общей реакции. Почему-то именно сейчас, в окружении взрослой мужской компании, я больше всего зависел от их слов. Одобрение или порицание? Неважно. Взрослые мужчины это вам не какие-то слюнявые школьники, которым и потрогать-то у себя нечего! Я почувствовал себя так, будто нахожусь на всеобщем суде, где в сию минуту решается моя судьба, судьба моих увлечений, моего будущего. Ужасное чувство, словно теряешь себя, растворяясь в чужих взглядах.

– Отличник, что ль?

– Почти, – скромно ответил я.

– Как монах целыми днями над книжками сидит, – добавил отец. – Скоро жопу со стул нарастит.

Мужик, что сидел на корточках напротив меня, встал, потряс отсиженными ногами, разгоняя кровь по венам, типа незаметно для всех поправил слипшиеся гениталии. Откашлявшись, выступил:

– Ну, учиться еще Ленин завещал. Как там? Учиться, учиться и еще раз учиться? Только одно дело над книжками трястись, мозг уродовать, а другое дело – быть по жизни умным, со смекалкой. Вон были у нас отличники в школе, умничали, а с ними и потолковать не о чем. Оденут очки-дурачки на нос, в тетрадки уткнутся, бубнят-бубнят, да кому, нахрен, это обосралось?

– Точно, – подтвердили все, отец тоже кивнул. – Были-были такие.

– Так ихние дети такие же! Они же по себе их ростят.

– Да какие, растакая мать, дети?! Они же не соображают, как в бабу сунуть! Думают, там геометрия или физика нужна! Ха-ха! Или учебник какой, как правильно хреном пользоваться!

Все одобрительно рассмеялись.

Под дружный хохот обычно кто-нибудь тихонечко вставал и проскальзывал сквознячком в дверь, возвращаясь с добычей.

– По чуть-чуть?

– Ой, нет, домой надо, жена унюхает – орать будет! Достала корова жирная! Я ей так прямо и сказал, пока не похудеешь, я к тебе вообще не подойду! Ну не стоит у меня на жирных!

Ну, братцы, вздрогнули!

– Моя тоже растолстела, как детей родила. От молодой жены ничегошеньки не осталось, совсем распустила себя. Хоть бы почаще губы свои малевала, что ли? Чтобы, так сказать, интерес во мне пробудить.

Тут голос подал отец:

– А моя вечно размалеванная ходит, худеет, за фигурой следит, но желание во мне с каждым днем гаснет. Дерьмо это – жить с одной бабой всю жизнь. Как мужик я задыхаюсь, весь пыл впустую растрачиваю.

Вздрогнули!

– Точно, все нутро мужское гниет без молодого бабского тела. Мы же хищники, нам природой нужно питаться све-жа-ти-ной! Длинные стройные ножки, задница упругая, грудочки такие тугие, что одно наслаждение. А тут – старая жопа жены целыми днями перед глазами маячит, туды-сюды, туды-сюды… Ну не могу я глядеть на одни и те же сиськи с утра до ночи! От них уже тошнит, а не стоит! Вот бы сейчас сочную девчоночку, молоденькую, чтоб волосы до задницы, чтобы сок из-нее так и сочился…

Вздрогнули!

Вздрогнули!

Вздрогнули!

– Эй, пацан, как там тебя зовут?

– Марк, – слабо отозвался я, лелеявший надежду, что про меня напрочь забыли.

– А, верняк, Марк! Дырку видел уже?

Я чуть было не ответил, что видел. На носках, на штанах, на рубашке, да много где видел.

– Отвали от пацана! Кстати, откуда такое имя? Марк. Заграничное, что ль? Русских имен не нашлось? Или разобрали все, а тебе это говно досталось? Ха-ха!

– Жена назвала, – ответил вместо меня отец. – Хотела Стасом еще назвать. Я ей говорю, только попробуй! Не хватало мне Стасиков-Пидорасиков в семье!

– Антоша-Гондоша туда же.

– Тупые дуры из сыновей педерастов лепят! В юбки свои кутают, в лобик их чмокают, тьфу, блять, а эти потом извращенцами вырастают!

– Истину глаголишь!

Вздрогнули!

Вернулись мы с отцом домой очень поздно. Перед подъездом отец приподнял меня за воротник куртки, потряхивая как щенка за шкирку, и черным от мазута кулаком пригрозил, чтобы рот свой я держал на замке. Хоть слово матери брякнешь, я тебя по стене раскатаю, понял? Понял. И запомни, в следующий раз, когда кто-нибудь взрослый мужской разговор заведет, встанешь и домой уйдешь, понятно? Понятно. Нечего тебе во взрослые дела нос совать, для этого еще твой хрен размером с фигу.

***

Средняя школа, старшие классы. Внезапно время полетело так скоро, что я едва поспевал вертеть головой. А чтобы оборачиваться назад, то свободных минут и вовсе не находилось, потому что я пресекал любые попытки покопаться в прошлом. Прошлое есть прошлое, только ступи в него ногой, как засосет все тело. Мне же хотелось бежать вперед, постоянно.