Ксения Нихельман - Нелюбовь

– А ты? – со злостью в голосе спросил я.

Пока я размышлял, то даже не заметил, что теперь Он сидел на кровати, спустив вниз ноги и уперев руки в колени. Поза уныния, поза беспомощности. Челка низко упала на лицо, что я едва мог различить притаившееся выражение в уголках Его сжатого рта. Он влюблен! Боже мой, Он влюблен! Я чуть не задохнулся от накрывшего меня отчаяния!

– Давай заниматься. Я же обещал тебе, что завтра ты не получишь тройку. – Вместо ответа произнес Он и уселся рядом со мной на свой остывший стул. – Показывай, что у тебя получилось, проверять буду.

Жадно я схватил Его за руку. Сам от себя не ожидал, честное слово. Не знаю, что меня больше всего задело: что Он таится от меня или что влюблен. Словно почву из-под ног выбили.

– Ты не ответил!

– Нет, Марк, не влюблялся. Никогда.

Прямо от сердца отлегло. С радостью я выдохнул скопившееся фантомное чувство одиночества, какое бы меня настигло, будь я третьим лишним в этой истории.

– Правильно. С этим можно не торопиться, лучше о будущем думать.

– Ага, – расстроенно и обозленно бросил Он и скрылся за челкой.

На ужин мать варила макароны. В сковороде на раскаленном пенном масле уже жарились котлеты. Отец любит поджаристые, с хрустящей ржавой коркой, нам же с матерью понравились на пару, но кто бы нас спрашивал. Потому один-единственный раз паровые котлеты закончились скандалом: «Навыдумывали модной хрени! Чтобы больше этой безвкусной травы не было в моем доме! Не для того я вкалываю, чтобы мясо на говно переводить!»

Я как раз вышел в кухню попить холодной воды. На тот момент я снова усердно занимался математикой, чтобы завтра не схлопотать тройку за контрольную работу. С цифрами у меня беда. Классная руководительница успокаивает меня, мол, у гуманитариев у всех так, не стоит переживать, близко к сердцу принимать. Знала бы она, что ее слова меня нисколько не утешают, наоборот, я изо всех сил рвусь, чтобы получить достойный аттестат, чтобы вырваться в люди. Не хочу всю жизнь проторчать под капотом в компании мужиков, сбегающих в гараж от своих растолстевших, наскучивших и нежеланных жен и семейных проблем, не хочу слушать их пошлых разговоров, смеяться над похабными шуточками, не хочу! Как-то одноклассник сказал, что приятели его отца больше не впечатляют, не осталось в них больше авторитета, одно старческое нытье на современную жизнь. Уловив эту мысль, я сразу же поделился ею с Ним.

– Подростки, – спокойно, с долей взрослости ответил Он, подойдя к шкафу с книгами и вытащив одну. «Над пропастью во ржи». – В десять лет родители для нас всё, весь мир, задай им любой интересующий вопрос, и они найдут ответ или, в крайнем случае, соврут, скрывая свое невежество. А для подростка все взрослые – кто? Правильно, стариканы, развалюхи, для которых песни Бритни Спирс одно противное завывание.

– Что? Ты слушаешь Бритни Спирс? Не знал… – я искренне расстроился.

– Нет, – рассмеялся Он, – не нравится она мне! Наверное, потому что и в самом деле завывание…

Мы оба рассмеялись. Приятно было с Ним поговорить об этом. Довериться, чуть-чуть приоткрыть дверцу в сердце.

– Я не хочу быть стариканом, – уже на полном серьезе сказал я.

– Знаю, – ответил Он, – я тоже не хочу.

Я налил в стакан воды и с голодной жадностью его осушил. Чертова математика все жизненные соки из меня высосала! Рядом мать схватила в руки две толстые прихватки, намереваясь взяться за большую кастрюлю с макаронами.

– Давай я, – предложил я.

Она молчком пожала плечами и передала мне прихватки. Я часто помогал ей с домашними делами, скорее, брался за то, что умел делать вполне сносно: убирать мою комнату, трясти коврики на улице, особенно в непогоду, мыть пол в прихожей, мыть за собой посуду. Однажды мать застала меня в ванной комнате, стирающим носки. Увидев меня, она застыла в дверном проеме, даже рот слегка приоткрыла от удивления. Я же и вовсе смутился – это был мой первый раз, так сказать. Она первой пришла в себя и шагнула ко мне навстречу, покажи, как стираешь, попросила она. И когда я со всей своей юношеской силой стал тискать бедный носок, чуть ли не растирая ткань между пальцами, она рассмеялась. Очень чисто и звонко, и очень по-доброму, отчего я тоже улыбнулся, правда, смущенно. Так на тебя носков не напасешься, ласково сказала она, полегче, парень, полегче, и показала, как стирать так, чтобы не пришлось штопать протертые дыры после стирки. Это был приятный момент, наполненный именно семейной радостью. После этого случая все свои носки и трусы я начал стирать самостоятельно.

Слив горячую воду в раковину и поставив кастрюлю с желтыми перьями макарон обратно на плиту, я не заметил, как локтем опрокинул солонку на чистую столешницу. На деле, соли рассыпалось совсем ничего, пустяковая щепотка, но в глазах матери засияла ярость, смешанная с отчаянием, возведенным в миллионы раз.

– Извини, мам, – автоматически я маленькой щепоткой соли посыпал свою макушку. Примета такая: так надо, чтобы избежать скандала. Разумеется, к окончанию подросткового возраста я не верил ни в одну примету, кроме одной – мох действительно растет с северной стороны. Но сейчас, видя расстроенную постоянными ссорами с отцом мать, я не мог поступить иначе. – Ничего не случится. Правда!

– Правда – это то, что у тебя руки из жопы растут! Абсолютно ничего нельзя доверить, чтобы не сломал, не рассыпал, не развалил, не разрушил! Ты, как и твой папаша, всю жизнь мне разрушили!

– Из-за какой-то соли… – задетое честолюбие во мне заговорило осмелевшим шепотом.

– Из-за какой-то? – заорала мать. – Из-за какой-то? Ты знаешь, что рассыпать соль к слезам! А ты знаешь, к чьим слезам? Вряд ли к твоим или отцовским! Потому что вам насрать на меня!

И она заплакала. Два соленых ручейка пробивали путь по ее щекам, покрытых нежных пушком и румянами. Мне стало ее жаль. Трудно было устоять перед слезами и всхлипами. Наверное, мне было бы легче, если бы она дала мне пощечину, как сделал бы отец, наотмашь, с оттенком презрения. Ты жалок, ты вечно всех расстраиваешь.

Робея, я шагнул к матери и осторожно обнял за плечи. Она даже не шелохнулась, все так же стояла с опущенной головой, растирая слезы по лицу. С минуту-другую я медлил, а затем во второй раз извинился за свою неуклюжесть и за испорченное ее настроение.

С надменным видом мать отстранилась от меня, очень холодно. Тыльной стороной ладони вытерла последние слезы и размазанную тушь с щек, расправила плечи и вскинула волевой подбородок. Проехали, сказала она. Затем повернулась к плите, и ее глаза округлились до диаметра тарелок. Последовав ее примеру, я тоже обернулся. Из сковороды валил черный дым, а на месте котлет коптились черные кругляши. Схватившись за ручку сковороды, я одним броском отправил ее в раковину.