Ксения Нихельман - Нелюбовь

***

В конце восьмого класса у меня появилась девушка – моя соседка по парте, что по-прежнему раскладывала канцелярские принадлежности, придерживаясь своего строгого правила: линейка, на ней ластик, над линейкой карандаш и много-много, плотно прижатых друг к дружке, ручек. Каждый заголовок в тетради она выводила разноцветной пастой, но больше всего любила фиолетовый с блестками. Ее звали Лиза.

Когда я предложил стать ей моей девушкой, а я именно так и сказал – «Будь моей девушкой!», она то ли удивилась, то ли испугалась. Меня и ее заветный ответ разделял урок русского языка, сорок минут напряжения тела и утомления разума в ожидании. Я попросил у нее ручку, чтобы показать свою заинтересованность. Какой цвет? – шепотом спросила она. Любой, ответил я. Глядя на меня, она вопросительно вскинула темную бровь: тебе безразлично, каким цветом ты будешь писать в тетради? Абсолютно по барабану, хотелось ответить мне, но вместо этого я сказал, что главное не цвет, а то, что эта ручка будет напоминать мне о ней. Вот тогда Лиза просияла и, чуть-чуть поколебавшись, отдала мне свое сердце – фиолетовую с блестками. Я покорил Лизу.

После урока она заявила, что ей необходимо подумать и ответ она сможет дать как минимум на следующий день.

– Конечно, – с важным и понимающим видом заметил я, – конечно.

Лиза подхватила с парты свой набитый учебниками и тетрадями рюкзачок и направилась к выходу, на прощание обернувшись и помахав маленькой ручкой. Хвостик на ее голове раскачивался в такт ее удалявшимся шагам.

В дверях кабинета я столкнулся с Ним. Он первым сдал назад, мол, давай протаскивай свою занудную задницу вперед, чтобы я больше тебя не видел. Очевидно же, что мы поссорились. Ужасно разругались. В пух и прах. Каждый делал вид, что отныне не замечает второго, и, видя раздражение на Его лице, я с предвкушением ликования представлял себе Его реакцию, когда завтра утром появлюсь рука в руке с Лизой, моей девушкой… Подумать только, я пытался хвалиться перед Ним, девчачьи повадки, бабское поведение, видел бы меня сейчас отец, то, вероятнее бы всего, врезал как следует. Я прошел вперед, ощущая спиной Его взгляд.

Поссорились мы раньше, чем я предложил Лизе свои руку и сердце.

Весна в этом году случилась ранняя, теплая. С радостью мы скинули зимнюю одежду, накинув на плечи ветровки; в прихожей нетерпеливо, как боевые кони, поджидали велосипеды, на которые мы одним махом вскакивали, чтобы с порывами ветра умчаться в весеннюю даль. Все как всегда, Он впереди, я позади, дышу в спину. Казалось, что я начал свыкаться с положением, что всегда буду позади, за Ним, и на какое-то время эта мысль приносила мне странное удовлетворение, граничащее с удовольствием. Как будто только так мне спокойно, хорошо. Мы гнались друг за дружкой по длинным мостовым и проспектам, делая короткие остановки, чтобы перевести дух. Приваливались к парапету моста сперва разгоряченными спинами, закидывали головы назад, подставляя бледные, изможденные долгой зимой лица солнцу, затем разворачивались к реке и глядели на ее тихое, размеренное течение, хоть над рекой и дымились производственные трубы, это не мешало нам думать о чем-то грядуще-великом. Перемены – говорил я, лето – смеялся Он. Перемены или лето, неважно, важно было то, что в эти минуты я чувствовал себя как никогда замечательно. И мне не хотелось, чтобы этот миг заканчивался. Вот бы остановить время, думал я, только здесь и сейчас. Только Он и Я. Как Александр и Гефестион, как Ахилл и Патрокл. Мы больше чем друзья, мы соратники под одним плащом, за одним щитом!

Вновь мы оказывались в седле и неистово крутили педали. Я видел, как свежий ветер раздувает Его ветровку, как треплет темные и непослушные волосы, видел, как Его юношеские ноги напрягаются под тонкой тканью брюк и как мелькают у меня перед глазами изящные щиколотки. На крутых виражах Он пригибал спину, словно становясь частью велосипеда, а я тем временем крутил педали и, не переставая, грезил о линиях изгибов Его тела, о той красоте, которая распускается этой весной, о том, что, вероятнее всего, я унесу это едва уловимое чувство с собой на весь вечер и на всю ночь, что после буду отчаянно себя ненавидеть и со злости хлестать по щекам, но в эту минуту я не мог думать о чем-то менее прекрасном, чем о Его летящем силуэте.

Мы остановились неподалеку от нашего двора, в тени полуобнаженных деревьев. Не спешиваясь, Он выбросил вперед ногу и расстегнул ветровку. Его лицо горело свежестью и молодостью, рукой Он сгреб свою треклятую челку назад, открываясь мне. И ни с того ни с сего я спросил:

– Ты делаешь с собой что-нибудь… такое…

Он сощурился:

– Какое такое?

– Ну такое… сам с собой…

Непонимающе Он покачал головой, и я уже тысячу раз пожалел, что сморозил глупость, вот же голова дурная!

– Ладно, забудь.

– Стой-стой, – Он ухватил меня за рукав ветровки, жест нацеленный и любопытный. – Я хочу знать!

– Например, остаешься один в комнате и думаешь о всяком таком, – очень глубокий вздох, – неприличном, и трогаешь себя…

Господибожемой… а я и не подозревал, что говорить о подобных вещах так трудно.

– Где ты себя трогаешь? – спросил Он, и на губах засияла издевательская ухмылка. Вот же гад!

– Да ну Тебя в жопу! – я повернулся к велосипеду и уже перекинул левую ногу, как Он заговорил.

– Да.

– Правда?

Он кивнул, и челка скрыла Его глаза, но вспыхнувшие румянцем щеки выдали смущение. Все мое существо откликнулось на Его короткое «да», как наэлектризованные частицы завертелись-закружились вокруг своей оси, потянулись к Нему. Странное ощущение, от жгучего стыда до острого интереса, от отвращения до возбуждения, будто в голове ураган пронесся. Я желал знать все, до мельчайших подробностей, что, как, когда, почему Он так делает, о чем думает, кого представляет, я желал видеть… Нет-нет, я ничего не хотел видеть, я не знал, почему об этом подумал, господи, я страшно разволновался.

– Ну, о девушках, – вяло поведал Он. – Грудь, лицо, что там еще бывает… ноги, точно, ноги…

– А поподробнее?

– Елки-палки, Марик, ты правда хочешь знать, о ком я фантазирую? – я явно смущал Его еще больше.

– Да, мне очень нужно знать.

– Ну актрисы там разные, певицы…

– Бритни Спирс?

– Нет, – прямо закричал Он, отчего я испустил нервный смешок, – мне не нравятся блондинки.

– Ясно, – протянул я.

Я должен был изначально догадаться, что этот откровенный разговор ни к чему хорошему не приведет. Теперь же я абсолютно точно знал, что со мной что-то не в порядке. Ни актрис, ни певиц, ни телеведущих нет в моих желаниях. Какой потрясающий идиотизм! Меня поразило удивительно постыдное желание по-детски захныкать, пустить слезу бессилья, когда от меня ничего не зависит. Ни единой девушки, женщины ни разу не мелькнуло в моих полуночных фантазиях, одно сплошное распутство. В голове моей бардак, и необходимо что-то с этим делать.