Ксения Нихельман - Нелюбовь

По правде говоря, я скучал, нестерпимо и бесконечно. И присутствие Лизы напоминало, что я один в чужом краю; мне не хватало Его, чертовски.

– Хочешь, после занятий послушаем у меня музыку? – предложила Лиза.

– Давай.

– Здорово, – и прильнула ко мне своим трепетным существом.

После занятий мы отправились к Лизе домой. На развилке, где Он повернул в сторону нашего с Ним дома, а мы повернули в сторону ее дома, я оглянулся, метнул в Него взгляд, полный торжества. Видал? Я и моя любимая девушка идем к ней домой и наверняка будем заниматься кое-чем интересным! Наконец-то я стану мужиком, боже мой, наконец-то это случится! И канет в глубокую реку памяти мой черный позор!

Мы поднялись на четвертый этаж; Лиза впереди, я за ней, на ступеньки две-три отставая. Перед глазами открывался вид женской спины, юной, резной, словно вылепленной из глины руками искусного мастера, округлые ягодицы под короткой юбкой при каждом шаге едва заметно напрягались. Я должен был научиться замечать женскую красоту, должен! Нельзя отступать!

Смущенно улыбаясь, она впустила меня в свой дом, свою крепость. Непривычно. По-хозяйски схватив за руку, повела в комнату.

– Ты какую музыку любишь?

Я пожал плечами, веселую. Мне нравятся веселые, жизнерадостные ритмы, но нет каких-либо кумиров абсолютно. Тебе медведь на ухо наступил, говорил Он, посмеиваясь, любивший, между прочим, как и я, зажигательную музыку.

– А я люблю Бритни Спирс, просто обожаю.

Господь всемогущий…

На четвертой песне я прекратил улыбаться и делать вид, что в полном восторге. Пока Лиза с закрытыми глазами слушала любимую музыку, сидя перед проигрывателем на полу, поджав ноги по-турецки и слегка раскачиваясь из стороны в сторону, я разглядывал ее комнату. Женская комната. Я впервые был у девочки в гостях. Весьма необычные ощущения, будто не в своей тарелке. Повсюду расклеенные на стенах плакаты каких-то людей, наверное, музыкантов или актеров. Немного жутко, столько глаз, нацеленных на меня, и как-то совершенно не тянет в их присутствии становиться мужиком. Меня передернуло.

– Однажды я обязательно побываю на ее концерте! – тихо, словно заклинание, прошептала Лиза.

– Конечно.

– Вместе с тобой.

– Эм…

– Нужно найти нашу с тобой песню.

– Что?

– Нашу. Наших отношений…

Она подняла на меня глаза, чуть подаваясь вперед. Отличный момент, чтобы поцеловать ее. Давай, Марк, собери всю волю в кулак, целуй ее! Целуй!!!

– А обязательно выбирать из репертуара Бритни?

– Тебе не нравится?

Я присел к Лизе, не соприкасаясь, держа дистанцию, но определенно близко, чтобы дать понять – границы между нами, дорогая, становятся чересчур размытыми.

– Нравится, очень. Мне нравится все, что нравится тебе.

Как там? Одна рука на грудь, другая на бедро, губы сливаются в нежном поцелуе. Ну же, Марк, действуй! Не будь слабаком, не будь тряпкой! Женщины таких не любят, покажи ей внутреннего мужика, выпусти зверя на волю!

И тут внезапно, так внезапно, что я дар речи потерял, Лиза поцеловала меня. Сама. Обвила руками шею, притянула к себе и прижалась горячими губами к моим губам.

– Ты такой застенчивый, – прошептала она, пряча свое лицо у меня на плече. – Думала, никогда не решишься первым.

– Боялся обидеть, – пролепетал я, когда ко мне вновь вернулась способность дышать.

– Теперь ты.

– Что я?

– Поцелуй меня.

Господи, за что?

Набрав побольше воздуха в легкие, я сделал это. Даже дотронулся до ее крошечной груди, аккуратно положив ладонь на левую – или на правую? – хм, часть? Да я, собственно, не запомнил. Когда вознамерился отнять ладонь назад, она попросила оставить, мол, ей очень приятно, и я повиновался.

Должен заметить, что ее присутствие меня волновало, честно. Некое подобие знакомого возбуждения, напряжение в мышцах и легкое головокружение. Разумеется, подобная близость не остается равнодушной, напротив, это было для меня чем-то необыкновенным, новый, неизведанный доселе, опыт. Любая близость волнительна. И это я прекрасно понимал, оттого, сославшись на срочные дела, извинился и удалился.

– Завтра же утром увидимся, да? – спросила она, сияя.

– Да.

Оказавшись на свежем воздухе, я долго не мог прийти в себя, сделать шаг от чуждого мне дома. Я не мог поверить, нет, отказывался в это верить – то, что случилось минутами ранее, ни шло ни в какое сравнение с тем, что приключилось с Ним в День Обмена Опытом. Я болен, очень болен какой-то плохой, омерзительной болезнью, потому что сейчас меня всеми струнами души тянуло исключительно к Нему и гнало прочь от Лизы. Боже, что же я натворил?

– Кто она?

Мать через обеденный стол уставилась на меня во все глаза.

– Кто?

– Та девчонка, с которой ты каждое утро шляешься. За ручку еще держатся!

Мать усмехнулась, а отец удивленно изогнул густые брови.

– Девчонка? Невеста, что ли?

– Нет, – ответил я, ощущая, как кровь прилила к лицу. – Мы просто… дружим.

– В смысле ты ее тискаешь? – подмигнул отец.

– Что значит тискаешь? У тебя все сводится к пошлости, – надула губы мать.

– Так это же нормально! – Отец удовлетворенно откинулся на спинку стула и потер руки. – Наконец-то сын за ум взялся, девку нашел, перестанет быть монахом и вечно ходить по улице с пацаном.

– С каким пацаном? – мой вопрос вырвался изо рта, словно грабитель из темного угла.

– С каким, спрашивает еще! Дружок твой волосатый! Прям не разлей вода! Что люди-то говорить будут? Так и решат, что вы из этих… пидорасов. На кой хрен нам сплетни нужны? Его родителям-то насрать, что люди подумают, вон какого сына воспитали, прости их душу мать…

– Какого сына воспитали? – металлические крошки зазвенели в моем голосе.

– Ну, давай-давай, защищай своего придурковатого. Один ты не замечаешь, что с дурачком возишься, как будто не видишь, какие взгляды ему родители в башку вбили.

– Какие?

– Свобода, едрить-колотить. Наше поколение воспитывали жестко, в ежовых рукавицах держали, а этим либералам только распущенность и подавай. В армию твой дружок стопудово не пойдет, откосит, типа больной или еще какой убогий. Хотя зачем ему справка, будто по роже не заметно, что убогий!

Мать хохотнула.

– Родину продаст, едва волосню прикажут сбрить с башки.

– Хватит! – сказал я не своим голосом. – Не имеешь права так говорить!

– О, мать, гляди, либерал растет в семье! Про права мне сказки рассказывает! Щас как шарахну кулаком в зубы, что с табурета слетишь и на полу будешь свои права искать, понял? С отцом еще огрызается, щенок, хер не вырос со мной тягаться.

И тут у меня вылетело:

– Да видел я твой хер, ничего особенного.

Отец среагировал молниеносно, и я действительно слетел со стула, ударившись головой о стоящий позади холодильник. Мать закричала то ли на отца, то ли на меня, то ли просто от страха – я не разобрал, в голове шумело, по подбородку текла кровь. Мой первый акт неповиновения. Восстание меньшинства. Революция, и вот он я – валяюсь на полу, сглатывая жгучую боль в носоглотке, зажав пальцами переносицу.