Ксения Нихельман - Нелюбовь

Молчком, не проронив ни слова, я уселся на свой велосипед и с невиданной силой закрутил педали. Впервые я оказался впереди. Я убегал, от себя, от Него, едва поспешавшего за мной, от своих дурацких фантазий. Убегать – в этом мне нет равных.

– Марк! Ты чего? – Он дышал как паровоз. – Я что, обидел тебя?

– Нет. Все нормально.

Он низко опустился ко мне, лицом к лицу, понизил голос до шепота, что подействовало на меня крайне дискомфортно:

– У тебя проблемы… с этим?

– Нет, с чего бы? – я попытался улыбнуться.

– Хочешь, вместе как-нибудь попробуем?

– Что?

– Это… типа помощь, обмен опытом, так сказать.

Дверь подъезда внезапно открылась, и из него вышла молодая девушка. Привлекательная по общественным меркам. Он проследил за ней взглядом, жадным и немного рассеянным, и я понял, как сильно Его ненавижу. Ненавижу за слабость, которую Он вызывает во мне, за слабость, которой рядом с Ним я поддаюсь. Дурное влияние, дурной пример. Ни Александр, ни Ахилл так бы не поступили!

– Хочу! – уверенно сказал я, вздернув волевой подбородок.

Тот роковой день, День Обмена Опытом, как назвали его мы, и стал причиной нашей огромной ссоры. С того дня мы не разговаривали две недели и три дня, мы возвращались домой одной дорогой, но по разные стороны – я по левой, Он по правой, стараясь не глядеть друг на друга. В один из таких дней, после проливного весеннего дождя, Его какая-то машина окатила волной из лужи. Я слышал, как Он громко выругался, а затем обернулся, чтобы взглянуть на масштабы катастрофы, – это был первый раз, когда наши взгляды скрестились, очень не по-доброму. Я шагнул к Нему навстречу, сам не понимая зачем, наверное, мной двигал долг дружбы, товарищеский долг, в общем, потянуло меня к Нему. В ответ Он лишь оскалился, во взгляде блеснула вражда, и Он отчеканил:

– Проваливай!

– Сам пошел! – сквозь зубы процедил я. – Педик!

– Сам такой!

Круто развернувшись, я скорым шагом направился домой. Внутри меня все рокотало от злости и гнева, гаденыш, чтоб Его тысячу раз из лужи облили! Так Ему и надо!!! Со злости я пнул камень с дороги, и еще один, еще, еще…

О том, какой день назначить Днем Обмена Опытом, мы заранее не договаривались; решили, что это должно произойти как-то само собой под случай или, по крайней мере, под настроение. Он выглядел крайне спокойным, я же был на постоянном взводе. Идея эта мне уже не казалась привлекательной, глупость, наиглупейшая глупость! Идиотизм! Чем больше я пытался не думать о предстоящем событии, тем больше всяких мыслей лезло в голову.

После занятий, в пятницу, мы как обычно были у Него: я напряженно решал упражнения, которые с каждой новой темой давались мне адски тяжело, в то время как Он нависал надо мной, с умным видом поглядывая в мою тетрадь. У Него имелись хорошие способности к преподаванию, умел объяснять материал и имел на это много терпения (из равновесия Его не мог вывести даже я, самый худший ученик по математике). Без Его помощи мне никак не одолеть годовую контрольную.

В комнату заглянул Его отец, подмигнул мне, как делал это всегда, вторгаясь в наш круг из двух нервных подростков. Как я полагал, подмигивание – нечто вроде «извините, парни, я на минутку к вам».

– Мы в театр, ужин на плите, – сказал отец. – Не скучайте!

И его голова с усами скрылась из виду.

– Классные у Тебя родители, – сказал я.

– Ага, – ответил Он, заливаясь краской. Интересно, что Его смутило?

Мне захотелось Его развеселить, сказать что-нибудь приятное, и я выдал свой маленький секрет:

– Когда я увидел Твоего отца, то решил, что он Якубович!

Он хихикнул, подсаживаясь ко мне ближе и передвигая тетрадь с упражнениями к себе для проверки.

– Я в детстве тоже думал, что он Якубович. Ну, знаешь, когда отец в командировку уезжал, то думал, что он уезжает на съемки игры.

Мы немного посмеялись, и смех снял напряжение, нарастающее между нами в последние дни. Я почувствовал себя лучше, свободнее, словно перестала затягиваться та веревка у меня на шее, которую я накинул, дав Ему обещание сделать это вдвоем. Вместе с облегчением пришло некое подобие нежности к другу. Невольно я принялся разглядывать Его профиль, легкую горбинку на носу, которую получил Он, ударившись о дверной косяк, будучи совсем маленьким. Наверное, Ему было ужасно больно. Я знал, что в тот день Он сильно плакал, пока врач в травматологическом кабинете осматривал нос; с тех пор чуть-чуть стесняется, старается без необходимости не поворачиваться к собеседнику профилем. Последнего Он мне никогда не рассказывал, потому я либо был прав, либо мне казалось, что я жутко наблюдательный. Его голова склонилась еще ниже к бумажным листам, а губы зашевелились в молчаливом шепоте, перекатывая цифры на языке. В эту секунду во мне что-то щелкнуло, отслоилось, какая-то глубоко упрятанная храбрость проснулась и бросилась грудью на передовую – кончиком пальца я провел по горбинке Его носа.

Не поворачиваясь, Он очень тихо проговорил:

– Ужасно, да. Особенно в профиль.

– Нет, зря Ты так говоришь.

– Ты мой друг, потому и говоришь так.

– Ты красивый, – как в тумане добавил, – очень.

Грустная ухмылка скользнула по Его губам, и тут я понял, как сильно сдерживаю себя, чтобы не повторить трюк, но уже с Его ртом. Мои стыд и позор, мои прилипчивые тени, о чем я только думал? О том, что впервые сожалею, что не умею целоваться, ни разу не чувствовал прикосновение чужих губ на моих губах. Какие они, Его губы? От сделавшейся священной тишины между нами у меня дух захватило, а когда Он несмело и неуклюже прижался щекой к моей щеке, я попросил:

– Давай сейчас.

Тем же вечером я, распластанный, лежал на кровати в своей комнате и не моргая глядел в темный потолок. Сославшись на плохое самочувствие, не вышел ужинать. «Кончай заниматься после школы, – рявкнул отец, – от этой учебы скоро свихнешься, а нам с матерью придется за дурачком горшок таскать!» Хорошо, папа, ответил я и поразился своему бесцветному тону.

Я не мог понять, что же произошло на самом деле, потому что единственным, что я запомнил, когда вышел за дверь Его дома и оказался на пороге собственного, стали – Кот, трущийся о мои ноги, пока я холодными и неподатливыми пальцами пытался зашнуровать ботинки, и та ледяная вежливость, которую мы с Ним проявили друг к другу после случившегося. Все остальное выбило меня из колеи, прямо пинком под дых. Сейчас же, спустя несколько часов, память благодарила меня, возвращала то, что я так неистово пытался забыть… Его ладонь, моя ладонь, как я жалобно и покорно привалился к Нему на плечо, Его пальцы, пробежавшие по моему плечу, как меня шатало, пока я плелся по коридорчику… В груди поднимался рев, истошный крик, слишком тесно им в моей груди, нужно дать им свободу, закричать, заорать, выбраться из этой шкуры! От распираемых чувств обеими руками я закрыл лицо и засучил ногами по кровати: Виновен! Виновен! Виновен! Кайся, кайся, распутник! Мужской позор, пятно грязи, которое не смыть тебе никогда!