Жорж Вотье - Шарлотта. Последняя любовь Генриха IV

Бентивольо улыбался исподтишка.

Спинола, заметивший эту улыбку, оскорбился.

– Я не знаю, что нунций находит тут смешного.

– Право, ничего…

– Кажется, позволительно переменить мнение.

– Без всякого сомнения.

– И если он предполагает во мне намерения…

– Итак, – резко перебил Альбрехт, – это решено. Принц едет. Мы можем возвратить принцессу посланникам короля.

– Возвратить принцессу! – закричали в один голос эрцгерцогиня, маркиз и нунций.

– Ну что?

– Возвратить принцессу… Ни за что!

– Но ее требует отец.

Изабелла бросила на мужа гневный взгляд.

– Разве вы не видите, что это преступная слабость старика, которому не стыдно служить своей родительской властью бесстыдной страсти короля? Притом Пекиус нам сказал, что коннетабль состарился и совсем одурел.

– Однако мне кажется…

– Я приняла обязательство перед Богом защищать ее честь и защищать ее против ее гонителя.

– Наши неприятности с Францией не кончатся никогда. Это будет большой неосторожностью.

– Не забудьте, что бросить ее было бы грехом…

Слово «грех» произвело на Альбрехта сильное впечатление. Он не раскрывал более рта. Спинола воспользовался его молчанием.

– Я должен заметить вашему высочеству, что принц уезжает с тем условием, чтобы принцесса разместилась во дворце.

– Это разумеется само собой, – сказала Изабелла, знавшая о переговорах.

Альбрехт вздрогнул.

– Здесь! Принцесса будет жить здесь!

– Конечно! Я буду смотреть за нею.

– Но… я не знаю… я боюсь, что…

– Чего вы боитесь?

– Присутствия этой изумительной красавицы…

Пот выступил крупными каплями на лбу Альбрехта.

– Не бойтесь… Святая Дева по вашим молитвам отдалит от вас дурные мысли.

Бентивольо подоспел на помощь к эрцгерцогу.

– Это присутствие, конечно, очень опасно среди двора, где царствуют самые строгие добродетели.

– Очень опасно, – прибавил Альбрехт.

– И было бы лучше поискать для нее другого убежища.

– Монастыря, например.

– Это будет слишком строго. Дипломатический отель с точки зрения безопасности представляет такие же выгоды, как и монастырь.

– Какой дипломатический отель? – спросил Спинола, начинавший понимать.

– Например, мой. Где принцессе может быть лучше, как не под покровительством церкви и святейшего отца? Притом суровость…

Спинола встал. Он находился в сильном волнении.

– Я не хочу… я не соглашаюсь. Это шутка.

– Что с вами, маркиз? – спросил Альбрехт.

– Чтобы принцесса жила у него!… Это слишком дерзко…

Альбрехту, напротив, понравился этот план, который избавлял его от всех опасностей.

– Нет, маркиз. Я нахожу эту мысль очень рассудительной.

– Но вы не знаете…

– Я знаю, что принцесса не может быть лучше защищена, как именем святого отца.

– Но тут совсем другое.

– Это также избавит нас от ответственности перед французским королем.

Маркиз должен был бы уступить, когда на него напали двое, но Изабелла подоспела к нему на помощь. Она сухо перебила мужа:

– Я обещала поместить принцессу во дворце, она будет помещена во дворце.

Альбрехт сделал новую попытку к сопротивлению.

– Однако…

– Она будет помещена во дворце, – повторила эрцгерцогиня еще суше.

Альбрехт глубоко вздохнул.

– И мы будет охранять ее, – продолжала Изабелла. – Вы не знаете, господа, что еще вчера принцессу чуть не увезли!

– Где?.. Как?..

– По дороге в Лакейскую часовню, куда она поехала по моему совету помолиться Святой Деве…

– Как же это узнали?

– Господину де Вирею дал знать слуга, который был подкуплен, но раскаялся и выдал заговор. Вирей велел карете вернуться по берегу канала, а не по зеленой аллее, где надеялись в тесноте остановить карету и выпустить принцессу.

– Надо караулить… эти французы так смелы…

– Я беру это на себя. И если правда, что эта бедная душа готова сбиться с истинного пути, я намерена вывести ее на истинный путь, как я вывела уже многих.

– Вы не намерены, я полагаю, употребить те же способы, какие вы употребляете с вашими фрейлинами?

– Я употреблю такие способы, какие сочту приличными.

– Но все-таки…

– Это мое дело. Притом около принцессы есть две шлюхи, которых я подозреваю в сообщничестве с французским королем и хочу направить на путь истины…

– Да, но не употребляйте розог… или у нас непременно будет война с королем французским…

– Всякий проступок против чести должен быть наказан. Я никогда не была снисходительна к подобным проступкам; и вы знаете сами, что для моих фрейлин открытие переписки…

– Не об этом идет речь…

– Это касается меня одной. Я сумею исполнить мою обязанность и в этом случае, как всегда.

Изабелла величественно вышла, оставив эрцгерцога очень растревоженным относительно ее намерений. Нунций наклонился и шепнул на ухо Спиноле:

– Вы слышали, маркиз, не будьте слишком любезны, а то вам придется плохо.

– Берегитесь, чтобы вам самому плохо не пришлось, – гневно ответил Спинола.

– Я посланник и лицо неприкосновенное.

Бентивольо вышел с видом торжества, оставив своего соперника в бешенстве.

В Лувре было известно все, что происходило в Брюсселе.

Разлука только разжигала страсть короля. Он впал в смертельную грусть; его бледное, исхудалое лицо обнаруживало его горесть.

Париж и двор наперебой распевали стансы, сочиненные Малербом на тему великого отчаяния.

Приближенные королевы очень забавлялись этой печальной любовью. Заговор составляли активнее прежнего; воспользовались озабоченностью Генриха и вырвали у него согласие на коронование королевы. Мария Медичи должна была торжественно короноваться в первых числах мая, и партия уже занималась регентством, будто смерть короля должна была воспоследовать через несколько часов после коронования.

Одиночество около Генриха увеличивалось каждый день; последние придворные, оставшиеся ему верными, видя, что царствование его кончается, а начинается царствование Кончини, потихоньку переметнулись к новому правителю.

Верными королю остались только Сюлли, бранивший его, Малерб, сочинявший ему стихи, и Бельгард, слушавший его признания.

Генрих читал им каждый день письма из Брюсселя, в которых говорилось о тиранстве принца Конде, попытках к похищению и описывалась любовь несравненной Оранты к великому Алкандру.

Однажды утром Сюлли, войдя к королю, нашел его между Бельгардом и Малербом в порывах безумной радости.

– Иди сюда скорее, мой старый друг! – вскричал Генрих, приметив его. – Я сообщу тебе приятное известие… Сегодня…

– Сегодня?

– Именно сегодня.

– А! Что же?

– Она… она будет здесь!

Сюлли, думая, что король в бреду, глазами спросил Бельгарда, который поднял голову из своих высоких брыжей и несколько раз кивнул, подтверждая слова государя.