Жорж Вотье - Шарлотта. Последняя любовь Генриха IV

Сюлли все-таки ничего не понимал и прямо спросил:

– Она!.. Кто это она?..

– Он не угадывает! – с негодованием сказал король.

– Он не угадывает! – с ужасом повторил Малерб.

– Нет, я не угадываю.

– О!..

– Слышу… А! Понял… Ваша принцесса.

– Да. О ком же может быть и речь, как не о божественной Оранте?

– А я думал, что дело идет о войне.

– О войне… До нее ли теперь…

– Как же, приготовления сделаны. Через месяц мы выступим.

– К чему, если она возвращена мне?..

– Возвращена кем? Эрцгерцогом, мужем?

– Лучше того… Прочти письмо, которое Бассомпьер прислал мне из Брюсселя. Сегодня вечером ее увозят…

– Черт побери!..

– У тебя недовольный вид.

– Он никогда не бывает доволен, – колко прибавил Малерб.

– Вашими стихами, конечно, нет…

– Моими стихами… моими стихами!.. Мои стихи не хороши! – сказал Малерб, задыхаясь от гнева.

– Они не стоят и четверти тех денег, которые вам платят.

– Это ложь!

– Полноте, – сказал король. – Мы будем после говорить о поэзии. Объяснись, Сюлли, и скажи, чем ты опять недоволен?

– Очень простой причиной. Это похищение навяжет нам на шею славные дела… Тридцать похищений не удалось!

– Это удастся.

– Тем хуже, лишние хлопоты… Все юбки на свете не стоят…

Малерб поднял руки к небу, услышав это богохульство, а Бельгард изумленно посмотрел на Сюлли из-за своих брыжей.

Король сделался серьезен.

– Ты жесток, Сюлли, – сказал он, – легко смеяться над теми, кто бегает за юбками, особенно когда они в моих летах… Неужели ты думаешь, что я не слышу около себя шуточек и насмешек!.. Громко насмехаются над старцем, который имеет безумство страстно любить девочку…

– Это приближенные королевы…

– Оставим королеву и ее итальянцев. Ты сам сейчас упрекал меня.

– Поверьте, государь, что дружба…

– Черт возьми! Я это знаю… Но неужели ты не узнаешь никогда, что значит для меня эта любовь, над которой ты насмехаешься?.. Неужели ты не поймешь никогда, мой старый товарищ, что теперь, когда все бросили меня, когда все рушится около меня, одна любовь этой молодой девушки привязывает меня к жизни, что я нахожу в этой любви силу, надежду…

У Генриха были слезы на глазах, а Бельгард прятался за своими брыжами, чтобы не показать своего умиления.

– Ах! Она очень меня любит, – продолжал Генрих. – И ты полюбил бы ее также, если бы мог видеть ее письма…

– Она вам пишет!

Король закусил губу.

– Ну да, если эта тайна вырвалась у меня. Одна ловкая бабенка, поехавшая туда с Бассомпьером, нашла способ…

– Мариетта!

– Да… Я дам тебе прочесть письма Шарлотты. Ты увидишь, какая душа!.. И какие чудные мечты о моей славе, о величии Франции!.. И ты хочешь, чтобы я не любил до безумия эту благородную женщину, когда нахожу здесь только врагов и убийц?.. Я чувствую, что, имея ее возле себя, я мог бы сделать много великого…

Волнение короля увеличивалось. Сюлли, которым оно также овладело, почтительно взял за руку Генриха.

– Государь, я ворчун… Все, что вы делаете, прекрасно; у меня есть только одно желание – видеть возле вас на престоле единственную женщину, достойную вас, – Шарлотту де Монморанси.

Король, обрадовавшись этому одобрению, обнял обеими руками своего старого министра.

– Я знал, что ты меня поймешь.

Легкий шум заставил его поднять голову. Он отер глаза и увидел отца Котона, который в полуотворенную дверь с любопытством смотрел на эту сцену.

– Что вы делаете здесь?

– Я нескромен, может быть, – прошептал иезуит. Он сделал три шага вперед.

– Может быть. Разве сегодня исповедный день, отец Котон?

– Для добрых католиков, государь, не должно проходить ни одного дня без исповеди.

– Отец Котон, я не чувствую сегодня никакой охоты каяться… Я сумасбродно весел, потому что получил счастливое известие…

Сюлли, Бельгард и Малерб вдруг сильно закашлялись.

Король остановился, и все трое тотчас перестали кашлять.

Иезуит оглядел комнату с любопытством и сделал еще несколько шагов вперед.

Развернутое письмо лежало на столе. Котон подошел к столу, потупив глаза, но Сюлли прошел впереди него и положил свою шляпу на письмо.

Котон повернулся к нему спиной и задумался…

Очевидно, происходило что-то… Необыкновенная радость короля, письмо и поза Малерба, который, сидя спокойно в углу, устремив глаза в потолок, по-видимому, приискивал рифму, скоро объяснили Котону, в чем дело.

Генрих прохаживался по комнате, напевая что-то с улыбкой на лице.

– Ваше величество изволили мне сказать, что не имеете намерения исповедаться.

– Конечно, нет… У меня нет на совести столько грехов.

– Грехов всегда больше, чем знаешь сам…

– Не у меня.

– Человек невольно предается чувствам гнева или ревности. Особенно большой грех – ревность…

– Что вы ко мне пристаете с вашей ревностью? Разве я ревнив? Я весьма мало забочусь о милостях, которые королева оказывает Кончини…

Отец Котон не ожидал ошибки.

– Не об этом идет речь, – возразил он после минутного изумления, – а о господине де Бассомпьере!..

– Как! И Бассомпьер также!.. Мне говорили, что королева показывала к нему предупредительность и что он любезно отвечал…

– Нет, государь. Сохрани меня Бог дурно говорить о королеве.

– О! Это ничего… Я знаю сам…

– Клянусь вам, государь, что я говорил не о королеве…

– О ком же?

– О принце Конде.

Король побледнел.

– Что вы хотите сказать?

– Ничего… Мало ли что говорят, и я не посмею…

– Пожалуйста, без уверток, объяснитесь…

– Я только предполагал, но я ошибался…

– Говорите сию минуту, или я вас…

– Этот Бассомпьер, который взялся увезти принцессу, должен был жениться на ней прежде принца…

– И…

– И я предполагал, что вы могли ошибочно… совершенно ошибочно, потому что хотя он был в нее сильно влюблен…

Котон украдкой наблюдал за всеми движениями короля, который в сильном волнении наконец воскликнул:

– Возможно ли?.. Впрочем, он прав, и это похищение, может быть, только…

Сюлли, Бельгардом и Малербом опять овладел тот же сильный кашель. Но король был слишком взволнован, для того чтобы обратить на это внимание.

– И он увозит ее сегодня… Нет времени удостовериться…

На этот раз Сюлли потерял терпение. Он перестал кашлять и закричал испуганным голосом:

– Государь!..

Но было уже слишком поздно. Иезуит узнал то, что хотел узнать.

Пока король повернул голову к Сюлли, который шептал ему на ухо, Котон встал и на цыпочках пошел к двери. Но Бельгард загородил ему дорогу.

– Вы бежите, отец Котон? – спросил король.

– Если ваше величество не желаете исповедоваться, было бы нескромно с моей стороны…

– Я передумал… и полагаю, что…