Лёля Фольшина - Пятое время года. Книга 2

Ужинали Чернышевы в одиночестве – Лика переменила платье и уехала в госпиталь с подарками, а на следующее утро за ней прибежала взволнованная Дуняша: пропала маленькая Оленька.

Граф Чернышев сообщил в полицию, в доме учинили обыск и опросили всю прислугу, но никто ничего не видел и не слышал. Лишь спустя пару дней к дому явился нищий и за двугривенный рассказал, что ночью – аккурат после Пасхи – из окна первого этажа выпрыгнул мужчина в темном плаще, а на руках у него был не то сверток, не то другое что.

– Ребенок, маленькая девочка, – Сергей Романович внимательно смотрел на мужичонку в обносках, ожидая ответа.

– Мабуть и девочка, барин, ночью-то как разберешь, да и побег он не ко мне, а в проулку. Коли б в мою сторону, разглядел бы, – побирушка мял в руках то, что когда-то было картузом, и смотрел себе под ноги. – Давеча бабы на базаре баяли, я и вспомнил, барыня-то ваша завсегда нищим копеечку подаст у Николы, вот и пришел сказать.

– Спасибо, что пришел, – кивнул Сергей Романович и приказал мужичка накормить и дать что из чистой одежды.

Устроив маленький «совет в Филях», решили нанять частного сыщика, но и тот ничего путного узнать не сумел. Отец Михаил записал Оленьку в синодик за здравие на полгода и призвал всех уповать на милость Божию и надеяться, что девочка жива и найдется.

Лика сообщать Мите о случившемся не стала, чтобы не тревожить, а Аполлинария Павловна отписала в Париж старшему сыну с невесткой, наконец, обо всем случившемся, включая дуэль и пропажу ребенка, надеясь, что молитва крестной скорее до Бога достанет. Только письмо где-то задержалось, потому и получилось, что ни Василий Сергеевич, ни Аглая ничего не знали до момента приезда в их дом графа Закревского с девочкой.

***

Препоручив Константина Ильича заботам Тимофея, Василий первым делом отослал телеграмму родным, понимая, что они наверняка беспокоятся о ребенке, отправленном в такой далекий путь даже без няни. Граф тогда еще не знал, что же произошло на самом деле, и решил, что родители почему-то попросили Закревского отвезти маленькую Олю крестной. При этом он совершенно не понимал, отчего не поехала Мари, и к чему такая спешка.

На другой день поутру принесли письмо из Москвы, и все разъяснилось…

Позже Аглая никак не могла вспомнить, что разбудило ее – крики мужа или топот ног прислуги, бежавшей усмирить барина.

«Слава Богу, двери в гостевой комнате слабые, – писала она позже свекрови, – иначе мы бы не успели предотвратить смертоубийство. Василий одной рукою держал Костю, а другой бил, куда придется. Оба были уже в крови, Тимофею и мне едва удалось их разнять».

Граф выгнал зятя и велел забыть дорогу в его дом, но Закревский ежедневно приходил и просил разрешения объясниться. В конец концов через неделю Василий Сергеевич принял его в кабинете.

Говорили долго, едва снова не подрались, но в конечном итоге пришли к некому соглашению.

– Метрик девочки у меня нет, в мой паспорт вписана, но я могу батюшке свидетельствовать, чья она дочь, чтобы документы выправить, – Константин стоял у окна, опираясь руками о подоконник. – Сам не знаю, что на меня нашло, Василий, словно помешательство. Думал – отдам ее вам и денег потребую, чтоб Аглая и от своей доли отказалась и от притязаний на то, что Николаю положено, а пока ехали, понял – не смогу. Человеком торговать не смогу, не до конца, видать, душой очерствел.

– Так отец от доли Аглаи Ильиничны сразу отказался и денег брату твоему дал, матушка мне отписала, и отказную на долю Николая я тебе от ее имени напишу, пойдем к нотариусу. Там и про Олю расскажешь, поверенный решит, как лучше поступить. – Василий поднялся, показывая, что разговор окончен.

– Нет, ты не понял, Василий, ничего мне не надобно, а Николая доля, коль ее получить можно, пусть девочке будет, ее приданое, и Алина тоже. Я б от своей отказался, да обнищал в конец, а так хоть одолжить смогу в счет будущего наследства, – граф вздохнул и посмотрел на графин с коньяком, но попросить не решился, а хозяин кабинета не предложил. – Мне ж и в Россию теперь путь заказан, ищут меня, наверное.

– Ищут, – не стал отрицать Чернышев, – и найдут скоро, я домой телеграмму дал. Уезжай, Константин, живи, как знаешь, а с наследством вашим как быть, не ведаю. Сейчас бумаги подпишем, на дорогу я тебе дам, но чтобы мы виделись в последний раз. И Аглаю не тревожь, мне спокойствие жены дорого. Как устроишься, поверенному адрес пришлешь, коль захочет графиня тебе писать – противиться не стану, но сейчас знать тебя не хочу. Идем.

Мужчины вышли из дома, сели в поджидавший экипаж и поехали. А у окна наблюдала за ними и тихо плакала Аглая, осеняя непутевого брата крестным знамением, пока ландо не скрылось за поворотом дороги.

Сидя за столом в маленькой комнате скромной квартирки, которую он снимал в Старом городе Порт-Артура, мичман Чернышев писал письма домой. Писал, не имея надежды их отправить, понимая, что военная цензура не пропустит тех слов и мыслей, которые он излагал на бумаге, но не выговориться, не излить того, что его переполняло, молодой человек не мог, потому он писал что-то вроде дневников, лишь малую часть из которых потом отсылал домой.

В первые дни после начала войны – дни вынужденного бездействия, когда «Новик» находился на ремонте, это было единственным занятием, помогавшем пережить тот сумбур, который творился вокруг, не отчаяться и не спиться…

С 29 января японцы начали практически ежедневную бомбардировку Порт-Артура, а крепость мало чем могла противостоять – рельеф местности не позволял нанести сколько-нибудь возможный урон противнику. Правда, постепенно, стрельба по японцам была налажена, но на это ушло время, а в первые дни жертв было много, в том числе и среди мирного населения. Флотским офицерам тоже было запрещено без крайней необходимости покидать корабли – в городе было часто опаснее, чем на море. Но и корабли нести потери, порой из-за халатности и несогласованности действий морского и сухопутного начальства, да и самих флотских командиров. Так, на третий день войны на собственных минах подорвались транспорт «Енисей» и крейсер второго ранга «Боярин».

Минный транспорт «Енисей» ставил заграждение в Талиенванском заливе около города Дальнего, о чем не предупредили другие корабли эскадры, бывшие в тот момент в дозоре. По счастливой случайности ни один из них на поставленные мины не налетел, а вот самому «Енисею» повезло меньше: транспорт подошел фатально близко к своему заграждению, желая потопить всплывшую мину, и пошел ко дну. Из трехсот семнадцати членов экипажа погибло три офицера и девяносто два матроса, тридцать пять человек получили ранения и контузии. Когда грустное известие о «Енисее» было получено адмиралом Старком от инженера Сахарова, градоначальника и строителя Дальнего, к месту катастрофы отправился крейсер второго ранга «Боярин» с двумя миноносцами. Командиру крейсера был вручен секретный пакет с планом минного заграждения, который по непонятным причинам остался невскрытым, и «Боярин» тоже наскочил на мину и получил пробоину. При взрыве погибло пятеро кочегаров, и несколько человек контузило. Капитан крейсера, решив, что корабль скоро затонет, снял с него команду на пришедшие вместе с «Боярином» миноносцы и вернулся в Артур. Только крейсер тонуть не спешил. Даже после того, как в него были пущены мины, корабль продолжал держаться на плаву. Лишь разразившийся на следующий день тайфун силой ветра бросил несчастный крейсер на мины, и он утонул недалеко от Дальнего. Тайфун свирепствовал трое суток, словно вся природа тоже ополчилась на нашу крепость: ветер поднялся такой силы, что по улицам города невозможно было ходить.