Лёля Фольшина - Пятое время года. Книга 2

– Кто?! – выдохнул Василий, едва не сорвавшись на крик, – кто???

– Барон, – Закревский схватил зятя за руки, – пусти, задушишь, не ровен час.

– Задушил бы, – в сердцах бросил граф Чернышев, – да рук марать не хочу. Рассказывай. По порядку рассказывай.

– Я пока ехал, думал много, – Константин пружинисто поднялся с кресла, подошел к столику, на которой стоял графин с коньяком и снифтеры, плеснул себе полный и выпил залпом. Видно было, как ходит его кадык в вырезе рубашки, как дрожат пальцы. Выпив, он налил себе еще и пошел к столу, когда был окликнут собеседником.

– И мне плесни. Полный.

Кивнув, Закревский наполнил второй бокал, отнес оба к столу и сел в кресло.

– Сволочь я, Василий, как есть сволочь. И поступил по-скотски. И дальше бы так себя вел, если бы не Оленька и не Аля. Аглая так мне обрадовалась, что… – он скрипнул зубами и сделал глоток обжигающего напитка, – я себя последним человеком почувствовал. Блудным сыном, как в притче. Только я – брат, но это, наверное, еще хуже. – Закревский наконец закурил, жадно затягиваясь, а потом заговорил снова. – Николай с самого начала на наследство Алино зарился, да и я тоже. Денег-то давно в семье не было. Дом продали, имение заложено. Только бабкино héritage и оставалось. – Константин встал, подошел к окну и распахнул форточку шире. В комнату ударила струя теплого воздуха с ароматами весенних цветов, – как родители погибли, братец запил, и если б не Сергей Романович, кто знает, чем кончилось бы. Он тогда в Сосновку приехал, помог, и Николя вроде выправился. Писал мне, что жениться собрался, но оказалось, все – ложь. Андрей Петрович мне в полк отписал истинное положение дел. И все слухи, что брат мой распускает, и много чего. Сразу я приехать не смог, но как отпуск выправил, примчался. Как раз перед дуэлью. Ну и секундантом его стал, брат все-таки. Хоть и говорил тогда, что миром лучше решить, но он уперся: «честь мундира, честь мундира». …Какая к черту честь, коль ведешь себя бесчестно. Андрей Петровича секундантом был прапорщик Штольц, инженер из вольноперов. Тоже все мириться уговаривал. …Куда там! …Рано утром в роще за Ходынкой, пятнадцать шагов, выстрелили одновременно. …Барон оказался лучшим стрелком, – ротмистр словно выплевывал слова и короткие предложения, делая большие паузы. Чувствовалось, что говорить ему нелегко до чрезвычайности. – Андре еще сутки почти промучился… Господи, лучше б мне не ездить туда… Эта француженка… как она кричала, а потом… прокляла меня. Только и я не в себе был… Родители, брат… – Константин уронил голову на руки, и Чернышев услышал глухие рыдания. Он и сам был на грани после этого разговора, а неясным оставалось еще многое. Закревский же был сильно не в себе, и продолжать его мучить казалось графу бесчеловечным.

– Иди проспись, Костя, – Василий назвал ротмистра по имени, как когда-то летом в Сосновке, когда они с Романом порой снисходили к младшим, и все еще было хорошо, и все были живы… – граф вздохнул.– Сейчас Тимоше кликну, уложит тебя, а договорим потом, – Чернышев положил руку на плечо шурина и слегка сжал его. – Я тоже во многом виноват… Прости… Завтра, все завтра…

Сейчас предстояло как-то рассказать Аглае о гибели ее брата и барона, а потом встречать гостей – звонить с отказом было уже неприлично.

***

Вербное воскресение стало для Гликерии Аристовой вместо праздничного днем траура – поутру схоронили на Введенском кладбище барона и баронессу Велио. Месяцем ранее в том же склепе упокоилось и тело старого барона, наказавшего непременно отвезти его в Москву в семейную усыпальницу. Стараниями доктора Бартенева маленького сына Мари удалось спасти, спешно вызванный отец Михаил окрестил младенца по святцам Кириллом, и сейчас мальчиком занималась найденная Чернышевыми кормилица. Малыш чувствовал себя вполне сносно, хоть и появился на свет недоношенным.

Перед смертью Петр Карлович с сыном помирился и завещание переписал, но не в пользу Андрея Петровича, а в пользу его сына, буде таковой родится, так что теперь выходило, что маленький Кирилл – барон и наследник рода Велио.

– Хоть в чем-то малышу повезло, – вздохнул Сергей Романович Чернышев после разговора с поверенным. – Родственников только нет никого, кому опекунство оформить.

– Надобно на Высочайшее имя прошение, – кивнул тот. – У Гликерии Александровны дядья при дворе, помогут оформить.

– И то правда, Павел Дмитриевич Беклемишев на Пасху обещался, с ним и поговорю, – согласился граф, попросив стряпчего составить документ как можно скорее.

– Непременно, Ваша светлость, все сделаю, на отпевание буду, как же-с, непременно, и бумаги привезу.

На том и распрощались.

То, что обоих дуэлянтов будут отпевать в одном храме и похоронят на одном кладбище, было неожиданным, но еще более неожиданным стало приглашение Сергеем Романовичем Константина Закревского и прапорщика Штольца – единственных, провожавших в последний путь второго дуэлянта, – на поминальную трапезу в дом Чернышевых.

Говорили за столом все больше о войне – как сообщали газеты, накануне в Одессу прибыл пароход «Малайя» с командами «Варяга» и «Корейца». Моряков восторженно встречали в карантинной гавани, и был отслужен торжественный молебен.

После трапезы Федор Федорович Штольц откланялся и уехал, было явно, что он чувствует себя в этом доме несколько неуютно, а граф Закревский, хвативший лишнего, уложен спать в кабинете Сергей Романовича, поскольку на дворе было еще сыро и холодно, а в гостевых комнатах не топили из экономии.

Всю Страстную Лика провела в госпитале, который окормляла Иверская община, вместе с крестовыми сестрами и вернулась домой только после пасхальной заутрени – разговеться с родными. Константин Ильич зашел с визитом и попрощаться – после праздника должен был отбыть к месту службы.

Видевшая ротмистра Закревского практически второй раз в жизни – детские приезды в Сосновку не в счет, с того времени она никого из братьев Аглаи не помнила – Лика была рада его отъезду. Было в нем что-то такое, как написала она Мите, скользкое, что общение становилось неприятным. Княжне казалось, что граф не говорит того, что думает, потому что он постоянно прятал глаза; Аполлинария Павловна же считала, что ему, вероятно, просто неловко бывать у них – ведь именно его брат был виновником сиротства детей барона, которые жили у Чернышевых. Прошение на Высочайшее имя пока подано не было, потому что ни Павел Дмитриевич, ни Бобровские на Пасху не приехали, а другой оказии отправить бумагу в Петербург с желаемым результатом пока не случилось.

Отобедали, попрощались с Константином Ильичем, Сергей Романович даже велел Готфриду отвезти графа на вокзал, но тот отказался, поскольку еще не был собран окончательно, да и предпочитал, по его словам, добираться на извозчике.