Марина Гилл - Ветер пыльных дорог

Беатрис после этой истории посетила догадка, почему Тристан у него, и судья подтвердил её, когда поведал, что сын у Армана Сальена был светловолосым и голубоглазым мальчиком, примерно десяти лет. Точно как Тристан. Но что этот жалкий человек мог сделать её брату? Отчего же Тристан не откликался на её крики? Что могло заставить его притворяться чужим ей человеком? На это судья отвечал глубокомысленным молчанием.

Единственным, что слегка разбавляло тревожные мысли Беа, было ожидание встречи с Клодом. Она думала о нём, вспоминала их совместный путь из Нанта в Ансени, такой недолгий, но такой… надёжный. Надёжный, как и он сам. И его забота о ней, о Тристане… То, как он перевязывал ей плечо и справлялся о самочувствии. Как защищал их за дверьми комнаты в «Уютном очаге»… А потом исчез. И, судя по тому, что был раненным и пять дней провёл в обители, ему пришлось очень туго после того, как их дороги разошлись.

Пять дней спокойствия для него. И они наступили лишь тогда, когда её не было рядом. Совесть и вина перед ним удушливой волной захлестнули Беа, сдавили дыхание. Быть может, лучше и вовсе не встречаться с ним более? Просто уехать. Отыскать Тристана самой, забрать его и вдвоём продолжить свой путь до Лаваля. Ведь так она и планировала поступить, пока случай не свёл её с Клодом. Или не случай, а судьба…

Но каково им с Тристаном придётся без Клода? Без его защиты? В начале пути ей представлялось не таким уж и страшным идти вдвоём через несколько французских графств. Вернее, страшным, конечно, но она полагала, что справится. А теперь, пережив столько всего, она была уверена, что не справится одна.

По сути то, что она вообще дошла до Нанта – чистая случайность. А уж после Нанта… Если бы Клод не подхватил её тогда на улице, – где бы она была сейчас? Если бы потом не спас её у вод Луары, она бы уже валялась на дне реки и никогда не увидела бы солнечный свет. А тот сложный путь до Ансени, который в памяти остался расплывчатым пятном из-за невыносимой боли и усталости? Выдержала бы она его, если бы не Клод? Если и да, то в Ансени её бы точно убили, и никакой сундук, придвинутый к двери, не спас бы её и Тристана от вторжения в комнату.

Она не имеет права втягивать такого хорошего человека, как Клод, во все обрушившиеся на неё бедствия. Если бы только всё касалось её одной… Если бы не нужно было беречь Тристана, а затем и связаться с отцом, дать знать ему обо всём случившемся… возможно, найти Матильду… Она бы исчезла из его жизни навсегда, и это было бы к лучшему. Но сейчас она не могла себе позволить такого благородного жеста. Пока Тристан не попадёт в надёжные руки её тётки, и думать нечего о том, чтобы пренебрегать помощью.

Но, быть может, сам Клод уже предпочтёт продолжить свой путь в одиночку, после всего-то, что случилось? Такая мысль была как ушат ледяной воды. Беатрис бы поняла Клода… но как же ей хотелось, чтобы он остался с ними! Он нужен ей. И нужен Тристану…

И снова она возвращалась к мыслям, которых стремилась избежать. К своему брату, к Тристану. На пути к церкви, в которую повёз её судья, сказав, что они не могут пропустить воскресную мессу, она перебирала в голове все возможные варианты развития событий после того, как Тристан убежал от неё. В голову приходило столько разных мыслей, что Беа не знала, на какой остановиться. Впрочем, она верила, что всё станет ясно уже сегодня. И, в лучшем случае, сегодня же она покинет этот ненавистный город, который принёс ей и брату… и Клоду столько бед.

Путь до церкви прошёл скоро. Беатрис вздрогнула, вырываясь из трясины размышлений, когда экипаж остановился. Она вышла и с особым трепетом оглядела скромное строение. Впрочем, для неё, не видавшей более никаких церквей, кроме той, что находилась в её деревне (красотами Нанта ей было некогда любоваться), эта казалась большой и величественной. Она подождала, пока Жерар Рошер направится ко входу, и пошла чуть позади него. Как же давно она не входила в освящённое место! И теперь, переступая порог, Беатрис чувствовала почти страх, как будто Бог мог отказаться от неё только из-за того, что она не посещала ежевоскресную мессу последние недели.

Но это чувство прошло сразу же. Только оказавшись под церковными сводами, она ощутила то спокойствие и умиротворённость, которые испытывала всегда в таких случаях. Народу собралось много, почти все места были заняты, но Жерар Рошер повёл её куда-то к первым рядам, где для них, очевидно, были заранее приготовлены места. Так и оказалось. Вскоре Беатрис устроилась на деревянной скамье, прямо напротив священника, и приготовилась наслаждаться мессой.

Святой отец не заставил себя долго ждать. Он вышел, седой и отстранённый, сопровождаемый песнопениями. Беатрис сжала руками ткань платья и чуть подалась вперёд. Всю первую часть мессы она провела в такой позе, слушая звучный голос священника, глядя на Христа позади него и молясь о том, чтобы ей удалось добраться до Парижа; чтобы Тристан оказался скорее в безопасности; чтобы Матильда каким-нибудь чудом смогла выжить, если ей это удалось тогда, в день их побега; чтобы отец с Аньес вернулись из Англии, и их жизнь могла наладиться; чтобы мать обрела покой на небесах… И ещё она подумала о Клоде. Но отчего-то смутилась, что в мыслях о семье, возникла мысль о незнакомом, пусть и так много сделавшем для них с Тристаном, человеке.

Она откинулась чуть назад, моргнув и переведя взгляд на священника, который читал Новый Завет. Сосредоточиться теперь почему-то стало очень сложно, но Беатрис честно пыталась. Однако, видимо, опасения за брата не давали ей вновь погрузиться в ход литургии, и всё оставшееся время до окончания мессы Беатрис сидела сама не своя, чувствуя при этом недоумение и стыд, что думает в эту минуту о земных тревогах.

Наконец, прошли завершающие обряды, и Беатрис поднялась со скамьи, прилагая все силы, чтобы подавить в себе нетерпение.

– Мне нужно исповедаться, – панически шепнула она судье.

Тот понимающе кивнул и повёл её к исповедальням. Беатрис дрожащими руками отодвинула занавесь и ступила в ограниченное пространство. За решетчатым окошком была видна чёрная сутана, и Беа завороженно глядела на неё, собирая решимость в кулак. Было сложно вновь вернуться ко всем тем событиям, что произошли с ней со времени последней исповеди. Она даже ощутила постыдное желание уйти, пока имеется таковая возможность, однако оно вскоре исчезло, и Беатрис присела на табуретку, собираясь с духом, прежде чем начать каяться.

– Что беспокоит тебя, дочь моя? – послышался приглушённый голос из-за перегородки.

– У меня на душе есть грех, святой отец. Много грехов…

И после этой, так тяжело давшейся ей фразы Беатрис уже не смогла остановиться, пока не рассказала священнику обо всех своих прегрешениях и даже о будущих, которые не сможет не совершить.