Надежда Волгина - Заземелье [СИ]

Я встала с кровати, стараясь не шуметь. Чувствовала себя, как после продолжительной болезни — слабость во всем теле мешала двигаться уверенно, приходилось держаться за стены. Но сильнее слабости во мне жила уверенность, что очень важно подслушать, о чем говорят. И что от того, смогу ли я это сделать, каким-то образом зависит моя жизнь.

Спасибо двери, которая не скрипнула, когда я выходила на лестницу. Голоса стали громче.

— Говори тише, она может проснуться, — услышала я предостережение Филиппа.

— Ты должен сегодня же вернуть ее обратно.

Говорящий был зол, как поняла по интонации и стальным ноткам. Слова чеканил, и голос его не слушался, говорить тише не получалось.

— Я никому и ничего не должен! — Филипп не уступал ему в упрямстве. Я прямо представила, какое сейчас у него надменное выражение лица. — Забыл, с кем разговариваешь?

— Ты нарушаешь закон, — настаивал собеседник.

— Ей необходимо восстановить силы. Передай главе, что мы пробудем здесь два дня.

— А чего ты с ней возишься? — в голосе мужчины появилась подозрительность. — С каких это пор тебя волнует состояние жертвы?

Меня передернуло от этого слова. Опять вспомнила свой сон. О чем хотел предупредить меня Виталя?

— Повторяю, — медленно процедил Филипп, и прозвучало это угрожающе, — не нужно мне указывать, как поступать. Через два дня я верну ее, и процедура продолжится…

Вот, значит, как он решил? Два дня меня подпитывать свежим воздухом и волей, чтобы потом опять заточить в подземелье и вытягивать жизненные соки?

Силы оставили меня, и я с трудом вернулась в кровать. В голове лихорадочно бились мысли — что предпринять, как выпутаться из всего этого? Помогать мне никто не собирается, это я сейчас отчетливо поняла. Все манипуляции Филиппа были нацелены на продление пытки, на извлечение еще большей выгоды из моего организма. Я понимала, что собираются меня медленно убивать. Если я не воспользуюсь возможностью бежать сейчас, другая уже вряд ли представится. Но для того, чтобы бежать, нужно окрепнуть. В теперешнем состоянии я не смогу пройти и нескольких метров в заснеженном лесу. О том, как буду выбираться из леса, я предпочла не думать. В конце концов, не вижу разницы между замерзнуть в лесу и сгнить заживо в неволе, крутя ненавистные палочки. Первое даже казалось предпочтительнее.

Филипп зашел в мою комнату через несколько минут. Значит, гость уже отправился восвояси. Я сделала вид, что только что проснулась.

— Как чувствуешь себя? — поинтересовался он будничным тоном, словно не было вчерашней ссоры, и это не он только что рассуждал, насколько медленно меня нужно убивать.

— Не очень. Кружится голова…

— Я принесу завтрак, а потом мы с тобой погуляем. Тебе сейчас нужно как можно больше находиться на свежем воздухе, в общении с природой.

Что я и собираюсь предпринять в скором времени, подумала про себя, слиться с природой, возможно, навечно.

— Можно мне принять душ?

Я плохо представляла, как буду это делать, но до ужаса хотела оказаться под струями обычной, человеческой, воды, обладающей волшебным свойством смывать негатив.

— Я помогу тебе, — кивнул Филипп. Ни сочувствия, ни сожаления, ни доброты в его лице не было. Сплошное равнодушие, которое подавляло. Как ни старалась, не могла отделаться от воспоминаний, каким он был вчера, до того, как стал самим собой. Какой Филипп был настоящий — тот, что ласкал меня вчера иди этот — равнодушный и холодный?

Он помог мне встать с постели и, придерживая за талию, довел до ванной, что была рядом с моей комнатой, на том же этаже.

Когда он взялся за края сорочки, чтобы помочь мне раздеться, я слабо запротестовала, попросила оставить меня одну.

— Ты еле стоишь на ногах и можешь потерять сознание от слабости, — отклонил он просьбу. — Я уже видел тебя, так что прекрати вести себя, как ребенок.

Все так же равнодушно он принялся снимать с меня сорочку. Я почувствовала его ненамеренные прикосновения к коже и поняла, что возбуждаюсь. На глазах выступили слезы бессилия перед этим примитивным инстинктом, с которым я не могла совладать. Достаточно было ему приблизиться, как я начинала мечтать и несбыточном. Хотела ненавидеть его и не могла. Понимала, что люблю чудовище, и не знала, как с этим бороться.

— Думаю, что тебе удобнее будет в ванне, — не глядя на меня, сказал Филипп и пустил мощную струю в керамическую емкость в форме кувшинки. Все время он не переставал меня поддерживать, но так отстраненно и равнодушно, что я не выдержала и заплакала.

Увидев слезы, Филипп истолковал это по-своему.

— Скоро тебе станет лучше, потерпи. Уже сегодня почувствуешь прилив сил.

Он помог мне забраться в ванну и опустил в горячую, но не обжигающую воду. Я откинулась на специальную подушку и закрыла глаза от невольного наслаждения.

— Полежи немного, а потом я тебя вымою, — донесся до меня голос Филиппа.

Я открыла глаза и посмотрела на него. Все так же равнодушно, можно даже сказать изучающее, он рассматривал меня в воде. Стало так противно, что захотелось сжаться в комок, чтобы у него не осталось возможности ничего видеть. Я бы так и сделала, если бы силы позволили, но их хватило только на просьбу оставить меня одну хоть ненадолго.

— Вернусь через несколько минут.

Какое же облегчение испытала, когда дверь за Филиппом закрылась, и я осталась одна. Если бы можно было еще ни о чем не думать, просто наслаждаться купанием. И почему именно моя жизнь превратилась во что-то непонятное, а сейчас над ней и вовсе нависла угроза? Они все одержимы безумной идеей спасения своей земли. Сумасшествие какое-то! Для них человеческая жизнь ничего не значит, лишь бы не страдала земля. Возможно, отчасти они и правы, но какие методы используют во имя спасения!

Мне вдруг до ужаса стало жалко их женщин, которые рождались, чтобы мучиться, даже не осознавая этого, с гордостью неся крест. В их мире было место только мужчинам, а женщины в лучшем случае годились для плотских утех. Поразительное свинство, неоправданная гордыня и потрясающий эгоизм!

Я пыталась припомнить те редкие моменты, когда Филипп сбрасывал маску надменности, становился похожим на обыкновенного человека. Ведь было же такое! Значит, он не родился злодеем? Это общество, которое вырастило его и приблизило к верхушке власти, сделало его таким. Не могла я думать о нем спокойно. Невольно вспоминала поцелуи, ласки… и начинала возбуждаться. Господи, это наваждение какое-то — я хотела бежать от человека, без которого не могла жить. Я даже не знала, какое из живущих во мне чувств к нему сильнее — любовь или ненависть.

Размышления прервал приход Филиппа. Без предисловий он взял флакон с гелем, выдавил немного на руку и начал намыливать мне плечи, спину, руки… Когда коснулся груди, я почувствовала истому во всем теле и украдкой посмотрела на него. Смуглый, в футболке с коротким рукавом, с немного растрепанными волосами он выглядел, как обычный человек. Выдавив еще немного геля, он вернулся к моей груди и принялся, не спеша ее намыливать, плавно обводя руками, задевая пальцами напрягшиеся соски. Он не смотрел на меня, а я пыталась скрыть возбуждение и тайком наблюдала за ним. О чем он сейчас думает, интересно? Не может же он ничего не испытывать, касаясь моего тела?