Надежда Волгина - Заземелье [СИ]

Стоило мне попробовать пошевелить рукой или ногой, как я поняла, что во сне Виталя сказал правду — я паралитик. Правда, голова не лишилась способности двигаться, но что-то мешало. Да и при малейшей попытке трепыхнуть ею простреливала резкая боль, и я упиралась во что-то твердое, что и сдерживало движения. И еще я поняла, что мне жутко плохо. Не то чтобы у меня что-то болело, нет. Не считая головы. И если не двигать ею, то и боли не испытываешь. Но внутри меня царила такая слабость, что напрочь отсутствовало желание выздоравливать, что-то делать еще… жить. Наверное, так чувствует себя человек, погруженный в глубокую депрессию, когда организм его перестает вырабатывать гормон радости. Именно в такие моменты люди решаются на самоубийство. И тут уже не выбираешь, страшно тебе или нет, остается одно желание — не жить. Но я даже этого не могла сделать, хоть и не раздумывала бы и способ бы нашла точно. Теперь я превратилась в пленницу собственной неподвижности.

Но что-то же я могу?! Или мысли, одна мрачнее другой, — все что мне осталось? Я разлепила запекшиеся губы и попробовала заговорить. В хриплом и протяжном стоне не узнала собственный голос. Но это значило, что и эту способность мне оставили. Итак, что мы имеем? Я вижу, слышу и скорее всего разговариваю. И все… Больше ничего.

Какой-то звук рядом заставил меня замереть. В следующую секунду в поле моего зрения показалось лицо. Все, что могла различить в первый момент в царящем полумраке, так это взлохмаченную шевелюру склоняющегося надо мной человека.

— Проснулась?

Алексей? А голос принадлежал именно ему. Значит, я в больнице? Но зачем?! Зачем тогда кому-то понадобилось меня спасать? Чтобы подлечить и снова медленно убивать? Или все-таки я нахожусь в другом месте? Помнится, потолки в больнице гораздо выше, идеально ровные, да и света там поболее…

— Где я? — скорее прохрипела, чем проговорила я.

— В лагере повстанцев.

Что это за звук? Судорожный вздох, всхлип?.. Я почувствовала, как на лицо упало что-то теплое и влажное. Он плачет?

— Прости меня, — зашептал Алексей и принялся покрывать мое лицо поцелуями. — Я опоздал, пришел слишком поздно… Я и подумать не мог, что они осудят тебя на такое… — он бормотал что-то еще, но я уже не слышала, задыхаясь от его губ, которые были повсюду на моем лице.

— Леша, прекрати, хватит, — взмолилась я так громко, как только смогла. — Я задохнусь.

— Прости, — опомнился он, оставляя мое лицо в покое.

От попыток шевелить головой она жутко разболелась, и тошнота накатывала волнами.

— Какой же я дурак!

Он исчез из поля моего зрения и замолчал ненадолго. Я попыталась утихомирить боль, сохраняя полнейшую неподвижность. Получилось почти сразу. Значит, и головой мне шевелить нельзя. Наверное, поэтому ее заковали во что-то тесное.

— Леш, так это ты меня спас?

Судорожный вздох послужил мне ответом.

— Леша, я хочу видеть тебя, — попросила я.

Тут же его лицо снова оказалось в поле моего зрения.

— Что со мной?

Он врач, значит сможет сказать точно, на что я могу рассчитывать.

— Когда я пришел, позвоночник твой уже начал распадаться на молекулы. Отсюда и паралич. Хорошо, что до головного мозга не дошло, иначе…

Хорошо? Я бы так не сказала. Если бы не боялась новой вспышки боли, усмехнулась бы. Уж лучше бы и мозг мой настиг этот чертов распад. Тогда бы я была полноценным овощем.

— И ничего нельзя сделать? — задала я вопрос больше для очистки совести, чем из интереса.

— Можно! — тут же ответил он, и я почувствовала, как в душе шевельнулась надежда. — Шанс призрачный, но есть. Есть одна точка на позвоночнике человека, найдя которую можно восстановить двигательные функции. И я ее обязательно найду. Только мне нужна моя аппаратура. Фаина, мы спасем тебя, слышишь? — он приблизил свое лицо к моему. Слава богу, не делал попыток дотронуться до меня или снова поцеловать. — Я найду эту точку, верь мне! Вот только вернусь в колонию за всем необходимым…

— Верю, Леша, верю…

Я действительно ему поверила, и в душе затеплилась надежда, разгораясь все сильнее.

Значит, это он спас меня? Милый, трусливый, влюбленный доктор? А я-то думала… А что я думала? Что меня спасет Филипп? Но он же уже показал свое истинное лицо, да и Агата меня предупреждала. И уж тем более я не могла рассчитывать на помощь Савелия — сурового и непреклонного стража этой колонии, хоть он единственный и проявил признаки человечности перед казнью. Но про Алексея я и думать забыла, а он обо мне оказывается помнил все это время. Милый Леша, спасибо тебе, хоть и не знаю пока, есть ли за что благодарить.

— Нельзя медлить, — вновь заговорил Алексей. — Дорога каждая минута, и мне нужно спешить.

Он встал с моего ложа, на котором сидел до сих пор, как я догадалась, и я смогла рассмотреть его чуть лучше. Как же он осунулся! Кожа да кости.

— Ты главное жди и не теряй надежды. Я тебя очень люблю, — показалось мне или он смутился в этот момент? — И потом я тебя обязательно заберу отсюда.

Алексей ушел. Я осталась одна и мысли одна грустнее другой завладели мной. А что еще мне осталось, как не думать, думать…

Он сказал, даже пообещал, что заберет меня отсюда. Но куда? Вряд ли Алексей, рядовой доктор, относится к верхушке, у которой есть возможность выходить на поверхность. Тогда, куда он собрался меня вести? Здесь, под землей, мне нигде нет места. Я верила ему. Верила, что он найдет способ излечить меня, вернуть способность двигаться. Только вот ради чего будут все эти усилия? Господи! Если бы я мола сейчас закрыть глаза и, открыв их, оказаться дома! Как же я об этом мечтаю. Пусть все окажется дурным сном. Молю тебя, Господи! Ведь ты же можешь все, заботишься о тех, кто в тебя верит. Не считаю себя особо набожной, но я всегда верила в тебя, как в высшую силу, которой подвластно все. Так почему же ты меня оставил, обходишь своим вниманием? Или ты не в силах увидеть меня в этом проклятом мире?

От всех этих мыслей вернулась головная боль и тошнота, как вечный ее спутник. Мне казалось, что я уже никогда не буду чувствовать себя нормально. Сколько времени я уже здесь? Несколько месяцев, полгода?.. Где край выносливости моего организма, который я никогда не считала крепким. Рая меня так и называла — развалина. Особенно по вечерам, после трудовых будней. Сейчас кажется, что все это было не со мной, когда мы с ней забредали в какую-нибудь кафешку, зимой погреться, а летом подольше насладиться вечерней прохладой. Когда просто кофе с пирожными заказывали, а иногда и что-нибудь покрепче, чтобы взбодриться. Частенько засиживались допоздна, и тогда Виталька звонил и отчитывал меня. Где же осталась та жизнь, счастливая? Все началось со смерти брата, а потом… потом наступил ад.