Надежда Волгина - Заземелье [СИ]

— Я забираю ее, — еще более резко проговорил Савелий, оторвав меня от грустных мыслей.

— Нет, — Анна снова встала между нами, потеснив Савелия. Маленькая храбрая женщина. В моей душе шевельнулось что-то теплое от подобной самоотверженности. Только, ведь, хуже мне делаешь, тут же задосадовал разум. — Не делай этого. Вспомни о нашей матери, — тише добавила она, и голова ее поникла.

— Отойди и не мешай, — прорычал он.

— Савелий, молю тебя, — я видела, как маленькие белые руки уперлись в мускулистую грудь. Тонкие пальцы подрагивали и в голосе Анны слышались слезы. Она действительно молила его о пощаде.

— Я должен, — только и ответил он, а затем мягко отодвинул сестру в сторону.

За всем этим я наблюдала отстраненно, готовая ко всему. Знала, что чтобы они не решили, меня никто слушать не станет, так какой смысл тратить драгоценные силы? Однако, краем сознания подметила, как смягчилось суровое лицо этого стражника, когда он смотрел на сестру. Значит, ничто человеческое ему не чуждо. Но не в моем случае…

Савелий склонился надо мной и взялся руками за стенки того, во что была закована моя голова. В следующее мгновение ее прострелила такая резкая боль, вытерпеть которую я оказалась не готова. Сознание покинуло меня, наверное, в последний раз, как мелькнула напоследок мысль.

Боль и холод — вот все что я чувствую, когда временами выныриваю из чего-то теплого и приятного. Там тоже темно и, кажется, что нет ничего, но там я не страдаю. В том месте, чем бы оно не являлось, я точно знаю, что пробуду не долго. Это как приземлиться в незнакомом аэропорту, выйти из самолета на какое-то время, чтобы его проверили, дозаправили, и пережидать в терминале, бродя по магазинам и делая незначительные покупки. Точно знаешь, что скоро приятный женский голос объявит по селектору, что ты можешь продолжить путешествие. И нет скуки или усталости, лишь радостное ожидание.

Я готова ждать сколько угодно, ничего не видя и не чувствуя. Ведь впереди у меня что-то очень хорошее… А эта всепоглощающая боль, пусть и кратковременная, сбивает весь настрой. И периоды ее странным образом удлиняются. Словно кто-то не пускает меня обратно. В такие моменты я понимаю, что все еще жива, только не могу открыть глаза, что-то мешает. Но слух мой свободен и улавливает какой-то монотонный стук и тихий речитатив непонятных мне слов. Где я? И что происходит вокруг меня? Почему так нестерпимо холодно, что немеют конечности и мышцы сводит судорога? Один этот холод способен убить, не дожидаясь, когда жизнь сама покинет меня.

Периоды бодрствования становятся еще длиннее, но не делаются приятными. Я все отчетливее начинаю понимать, что мое тело помещено во что-то, и именно это что-то, вязкая хлюпающая (а это я поняла, когда слегка шевельнулась в ней) субстанция, замораживает меня и держит в плену. В ней все, кроме головы. И этот бой — он сводит меня с ума, давит на барабанные перепонки. Оставьте меня, слышите, оставьте все! Дайте умереть спокойно!

В очередной из жутких моментов я решаюсь бороться, тогда из моего горла вырывается протяжный стон. И становится легче. Этот стон, больше похожий на предсмертный крик, странным образом согревает. Наверное, поэтому он все длиться и длиться. Как только хватает дыхания.

— Ну, слава духам! — произносит знакомый голос. — Услышали мои просьбы. Доставай ее…

И вот я покидаю ставшую моей собственной морозилку. Сильные руки подхватывают меня, но мои собственные силы еще не могут вытерпеть новый приступ боли, и сознание опять ускользает…

Жарко, нестерпимо жарко. И воняет! Как же тут удушливо чем-то воняет! На веки уже ничего не давит, но вокруг столько пара! Он, как густой туман, ложится мне на глаза, ослепляя их. Тело жжет огнем. Миллиарды иголок пронизывают меня с головы до ног.

Все тот же знакомый голос велит кому-то:

— Доставай ее!

— Проклятье! Кипяток же!.. Ты сварила ее!

И этот голос мне тоже знаком, только память отказывается помогать. Кому же он принадлежит?

Меня вытягивают на поверхность, спасают и прижимают к чему-то прохладному. Только капризное сознание опять не дает насладиться приятными ощущениями. А может и оно не в силах выдержать подобного контраста.

— С возращением, милая! Открывай глаза и взгляни на этот мир, что был к тебе так неласков, по-новому…

Я еще даже не проснулась, лишь только веки мои затрепетали в попытке распахнуться. Агата? Я смотрю на доброе в своем уродстве, морщинистое лицо и чувствую, как счастье переполняет меня. Снова я в ее неказистом домике, в своем закутке, отгороженном от большой комнаты занавеской. Лежу на знакомом сундуке, утопая в мягкой перине и укрытая до подбородка пуховым одеялом. И у меня в кои-то веке ничего не болит. Это ли не счастье?!

— Ты победила ее, — улыбнулась Агата. — И духи были на нашей стороне.

— Так все это не приснилось мне?

Мой ли это голос? Почему я каркаю, вместо того чтобы говорить?

— Нет, милая, не приснилось. Ты прошла сложный путь борьбы и вышла победительницей.

— Но как?..

Я хотела спросить, как я здесь оказалась. Все это было похоже на чудо или продолжение моего сна. Только почему-то сейчас я была уверена, что не сплю.

— Ко мне тебя принес Савелий. Не спрашивай, зачем он это сделал, — жестом остановила Агата очередной, готовый сорваться с моих губ, вопрос. — Я и сама этого не знаю. А он все время молчит, как рыба. Когда явился с тобой на руках, думала мертвая ты уже, — тяжело вздохнула она, и уродливая карикатурная тень на занавеске угрожающе затрепетала. — Только когда он велел вылечить тебя, поняла, что теплится еще в твоем истерзанном теле жизнь, но едва-едва… Даже дыхание твое почти не улавливалось. Но теперь, хвала духам, ты быстро пойдешь на поправку, — улыбнулась она, и ее крючковатый нос практически закрыл тонкие потрескавшиеся губы.

Значит Савелий не вернул меня в колонию, а доставил к матери. Зачем? Неужели только затем, чтобы подлечить, заштопать, так сказать, и снова подвергнуть пыткам, довести начатое до конца? И правду ли говорит Агата, что теперь я выздоравливаю?

Я попыталась пошевелить рукой. Толком ничего не получилось, но почувствовала, как дрогнули пальцы.

— Не спеши, милая. Не время еще, — снова заговорила Агата. — Больше недели ты была без сознания. Организм твой истощен до крайности, все жизненные соки из тебя вытянули, и как быстро они будут к тебе возвращаться одним духам известно, — возвела она глаза к потолку.

Значит ли это, что теперь и я превратилась в подобие их женщин? Даже если поправлюсь, буду бродить, как все они, серой тенью, выполнившей свой долг перед их землей. Видно, мысли мои явственно отразились на лице, потому что в следующее мгновение Агата рассмеялась. Я смотрела на ее преждевременно состарившееся лицо и пыталась понять, что ее так развеселило.