Amalie Brook - Пыльными дорогами. Путница [СИ]

На миг растерялась, даже шаг невольный назад сделала.

— Кто ты Ладимиру, да и кто ты здесь, чтоб в чужие дела лезть?

— Я кто? — ярость и обида нахлынули волной. — Любовница я ему. А тебе — ученица Всеслава, заклинательница. Что в Доме Предсказаний творится — мое дело, как и твое, Ростих Многоликий.

Чародей глядел на меня с насмешкой. Не по нраву слова такие пришлись.

— Ступай, Вёльма, — ответил. — А Ладимир вернется, когда на то приказ ему будет.

— Приказ? Слово твое?

— Мое. И больше ко мне подходить не смей. Не по пути нам с детьми ушедшей.

Сказал и к своим бумагам вернулся. Будто исчезла я.

Шагнула я в сторону и ветром холодным вмиг обдало.

Ростих отдалился и исчез вовсе.

Оглянулась я на шум крыльев. То птицы вещие сорвались со стен, роняя перья черные и белые. Полетели прямо на меня, смеялись голосами звонкими.

Пригнулась я, рукой лицо прикрыла. На видно ничего — лишь крылья, перья да лица девичьи — красоты неземной — да косы расплетенные. Окружили меня как обняли.

И все смеются, все отпускать не хотят…

— Прочь, прочь уйдите, — закричала я.

А как глаза открыла — на полу у Лесьярова стола сижу.

— Что? Не вышел разговор? — усмехнулся старик. — Прогнали тебя птахи…

Ошалело оглядываясь по сторонам, я встала. Платье на себе оправила, а из косы перо вытащила.

— А ты думала, они неживые? — продолжал Лесьяр. — Уж сколько лет они там, покой Ростиха хранят. В сказаниях написано, улетят с места насиженного, как только рухнет Дом Предсказаний. Да только не верю я в то.

— Ты вещун, Лесьяр, тебе видней будет.

Сказала и поспешила уйти побыстрей. Вслед какие-то слова донеслись да только не разобрала.

Едва-едва не дошла до Всеславовой комнаты.

Позади шагами тихими кошачьими шел гость. Незваный-нежеланный. Ощутила я его будто прикоснулся кто рукой прохладной.

Обернулась.

— Тихое утро, сестра моя, — поклонился он, приложив руку к груди.

— Тихое утро. Только не сестра я тебе, — склонилась в ответ.

Зоран, темный жрец ушедшей, легонько улыбнулся.

— Не признаешь ни ее, ни меня, а мы тебя давно признали.

— Оттого и ходишь по пятам?

Чародей с посохом, на котором самоцвет черный, а на шее ее знак древний.

— Непросто тебе, Вёльма, затем и пришел. Коли совсем худо станет, приходи. И я, и Осьмуша, и она ждать будем.

Вспомнился мне сон, что перед испытанием явился. И глаза ее ледяные, и одежды черные, что по ветру вьются, и берег одинокий, ветрами межмирья скрытый от яви…

— Не приду я, Зоран, не жди. Решила уже.

— Решения людские меняются волей богов. А печаль твоя долгой будет.

— Ах ты, змей…

— Не я, — покачал он головой.

— Тогда откуда узнал?

— Откуда? Она мне указала, в огне.

— В темном огне, — добавила я.

— В ее огне. Зря, Вёльма, ты от природы своей бежишь, зря. Осьмуша принял и смирился, а ты страдать будешь.

Я замотала головой и пошла прочь. Не стану слушать его, не буду, не поверю в увещевания ложные.

Варвару я застала за странным занятием — чародейка носилась по комнате, выполняя указания Всеслава, разыскивала снадобья, книги, свитки. Тишка в этот миг сидел на стуле посредине и тыкал пальцем то туда, то сюда.

Всеслав же, занимая привычное место хозяина, приказывал Варваре, что найти. Завидев меня в дверях, он поманил рукой.

— Тихого утра, Всеслав, — пробормотала я. — Что стряслось здесь?

— Собираемся мы, Вёльма, в путь-дорогу нам пора.

— Какую дорогу?

— Лисица-синица, поедем далеко, на конях ретивых, за дома порогом, — запел Тишка, покачиваясь из стороны в сторону. Бубенцы на его шутовской цветастой шапке тихонько позвякивали и пели о чем-то далеком. — Вслед за кочевниками лютыми поскачем, схватимся за мечи, и…

— Что ты говоришь, Тишенька? Всеслав? Варвара?

Я оглянулась как-то беспомощно.

Казалось вот-вот и провалюсь куда-то. Печаль пришедшая с Изнанки, что сном зовется, растерянностью обернулась. Глядишь и нет ее, а как схватится за плечи, как обнимет, так и сил нет избавиться.

Птицы вещие видать морок какой навели. Куда ни пойду, какой шаг не сделаю — все рушится, все чужое.

— Тебе бы тоже поторопиться, — сказала Варвара. — Немного времени уже. А ну убери руки, плут! — прикрикнула на Тишку, когда тот к цветной склянке руки потянул.

— Так куда ж поторопиться?

Вздохнул Всеслав.

— Ростих велел на битву собираться. Не одолеть Мстиславу гарнарцев без нас.

— И что же? Все едем?

— Я и ты едем.

— И я! Гарнарца поганого рубить стану! — вызвался Тишка.

— Сиди уж, голова твоя дурная, — хмыкнула Варвара. — И без таких найдется забота…

— Злыдня — Варька! — насупился шут.

— Молчи уж!

— И как скоро едем, Всеслав?

— О том не знаю — как Ростих велит.

— Как Ростих велит… — повторила я тихо.

Где же Ладимир и что с ним?

Сохраните его боги, коли на пути к полю бранному…

На просторном дворе Дома Предсказаний, куда пускали меня нечасто, боясь, что узнать могу лишнего, стояла высокая клеть. Жил в ней сокольничий Чеслав. Хмурый, с постоянно сведенными к переносице бровями, заросшей спутанной бородищей, и в старых, сотни раз залатанных, вещах из грубой небеленой ткани.

Показывался в Доме Чеслав редко, лишь когда звали особо. Слов не говорил, грамоты не знал. Лишь хмыкал изредка, кивал, когда спрашивали и мотал головой, коли что не по нему приходилось.

Я его лишь два раза и видела. Однажды как с Всеславом ходили письмо с соколом посылать, второй — как сама родным в Растопшу писала.

Сегодня снова к сокольничему пошла с грамотой в руке. Осторожно постучала в дверь, боясь, как бы Чеслав не осерчал на незваную гостью, пришедшую в поздний час.

Грузные шаги, послышались из-за двери клети и, спустя полминуту, на пороге показался хозяин. Прищурившись, он пригляделся ко мне в неровном свете факела.

— Тихого вечера, Чеслав, — проговорила, — можно ли послание отправить?

Сокольничий недовольно крякнул и махнул рукой, входи, мол.

— Ты уж прости, что так поздно, — продолжила я, переступая порог, — Родным своим хочу написать. Вести тревожные пришли, не могу смолчать. Сам ведь видишь, что твориться в Трайте.

Нарочно я это сказала. Вряд ли Чеслав за ворота выходил. В городе так и вовсе не появлялся. Разве что от чародеев и слыхал о войне.

— Позволишь ли одну из твоих птиц взять?

Сокольничий метнул на меня недовольный взгляд и направил в глубь клети. Я осталась ждать, сжимая в руке тоненькую трубочку — послание.

Недовольный клекот разбуженной птицы отозвался в моей голове яркой вспышкой. Молодой сокол, еще слишком резвый и дерзкий, не усмиренный до конца, разозлился. Сокольничий, этот человек, насквозь пропахший птичьим духом, не нравился ему. Он заставлял подчиняться, запирал в клетке, закрывал глаза.