Вероника Мелан - Пообещай

Скутер им достался нежно-желтый, с красной полосой поперек передней фары, почти игрушечный. Но маленькие колеса честно глотали километры, а Эмия, положив голову на теплую мужскую спину, прокручивала в мыслях сегодняшний день, все ценные его моменты: лицо Дара, вышедшего из душа, то, как забавно топорщились в сторону его сырые волосы, вопрос: «А что значит Soyez le bienvenu?» – текст, который он прочитал в коридоре.

Дарин рулил уже не первый час – без карты они давно потерялись, заблудились, следуя по вихляющим между виноградными полями дорожкам, но оба, кажется, нисколько не волновались на этот счет. Лишь изредка переговаривались:

– Как думаешь, за этим холмом?

– Может быть.

– А если нет?

– Все равно где-нибудь найдем указатель. Или человека. И спросим.

И они ехали дальше.

То был самый красивый закат, который Эмия видела в жизни: далекая даль, присыпанная бледно-розовой солнечной пудрой, и все монотонно персиковое – кусты, деревья, небо. Постепенно сгущались сумерки; пахли выпавшей росой некошеные травы.

– Холодает. Нам бы где-то заночевать. Путешественники, блин…

Дар наслаждался тоже – она чувствовала. Движением, тем, что держал в руках руль, что, возможно, впервые в жизни стал капитаном корабля и теперь отвечал за маршрут и пассажиров.

– Не замерзла?

– Нет.

Она грелась об него – о его спину, бедра, плечи. О его сердце.

Еще полчаса, сорок минут.

Скатилось за горизонт солнце, оставив после себя золотой шлейф на небе. Откуда-то на дороге то здесь, то там замелькали лужи – наверное, прошел короткий, но мощный ливень. Лужи пришлось осторожно обруливать.

– Надо что-то найти, – волновался Дар, – мы не можем спать в поле.

– Наверное, можем.

– Нас сожрут.

– Мыши?

– Мошки. Или местные комары, если они тут есть.

– Вот и проверим.

Проверять им пришлось не в поле – очередная дорожка вывела к чужому заброшенному сараю.

(Abel Korzeniowski – Come, Gentle Night)

Верно, когда-то на первом этаже в стойлах запирался скот; а в углу куры. Но теперь ни коз, ни коров, ни пернатых. Только рассохшиеся доски, сено, ведущая наверх скрипучая лестница.

На втором этаже и устроились, отмотали со скутера поклажу, обрадовались, обнаружив не только матрас, но и одеяло с подушкой (правда, одной на двоих); бросили чужие спальные принадлежности поверх травяного матраса, упали сверху, усталые, довольные.

Но Дар почти сразу поднялся – ушел к высокому от потолка до пола окошку, уселся, подогнув колени, закурил. И поплыл туда, где по полям уже стелился плотный туман, сигаретный дым.

Стемнело.

Из окна казалось, что весь мир такой, каким он виден отсюда, – поле до самого горизонта. Вся планета – одно большое поле. Днем над ним восходит солнце, ночью блещут звезды; иногда его поливают дожди и укрывают снега. Шалит, качая травы, над ним ветер, кружат пчелы и клокастые облака; вспыхивают и гаснут столетия.

Один амбар, два человека – стык времен и эпох.

Дар один сидел долго. Скурил одну сигарету, выждал сколько-то в молчании, достал из пачки другую.

(B-Tribe – Pachamama)

– Ты не хочешь идти спать, потому что я там? – Эмия осторожно коснулась мужской коленки. Сама же смутилась, пожала плечами: – Я не буду приставать…

– Дело… не в этом.

– А в чем тогда? Не спится? – помолчала. Добавила: – И комаров нет.

– Повезло.

Что-то его напрягало, мучило – она видела. Вокруг идеальная тихая ночь, спокойствие, какого не встретишь в городе, изумительная, если не считать еле слышного стрекота в траве, тишь.

– Я бы помогла тебе расслабиться, но… ты ведь поймешь неверно, если предложу. И совсем каменный станешь.

Дар будто не слышал ее – курил снаружи расслабленный, а внутри беспокойный, дерганный, как наркоман.

– Эм…

– М-м-м?

– Научи меня жить, а? Помоги.

– Ты о чем?

– Я… боюсь.

Оказывается, он боялся всего. Того, что сломается скутер и придется платить за ремонт. Боялся, что найдутся хозяева амбара, вызовут полицию, что придется бежать…. Что подведет. Что это время закончится, и станет еще больнее.

– Так невозможно жить, понимаешь? Мой мозг рисует картины одна хуже другой.

– Это напряжение.

– Все время?

– Ты сложно… жил.

– Я до сих пор сложно живу. Как в аду. Хотя мы там, где здорово и тихо… Со мной красивая женщина, а я…

Эмия осторожно взяла Дара за локоть, прижалась к плечу, тихо вздохнула.

Он гнобил себя грязными словами за то, что не мог и не умел, как все: выдохнуть, успокоиться, дать всему «быть».

– Ты говорила, что наслаждаться нужно всем, но как наслаждаться страхом? Почему моя голова – ад?

– Потому что страх для этого и создан, – улыбнулась Эмия ночи.

– Для чего? Для ада?

– Чтобы человек «вызревал».

– Так он затрагивает и тебя?

– Нет.

– Почему? Потому что ты – Богиня?

– Нет, потому что я «определенная».

– Как это?

– Ты, правда, хочешь понять?

– Хочу.

– Хорошо, я попытаюсь объяснить. Если смогу.

Ей нравилось рассматривать эту ночь, где основным холстом стало небо – его дорогое одеяние из оттенков синего с блестками тысяч звезд.

– Страх заставляет людей «определяться»: я смелый или трус? Я хочу быть отцом, не хочу быть отцом. Люблю эту женщину/работу/друга или не люблю. Он заставляет тебя осознанно принять решение о том, кто ты и что ты есть в этой жизни, понимаешь?

– Не очень… не знаю.

– «Я обижаюсь или нет… Хочу мстить – не хочу мстить… Я добрый или злой. Люди – какие?» Страх показывает тебе в тебе же самом все неопределенные зоны, которые нужно определить.

– А определить – как это?

– Это принять решение. Определить свое мнение насчет себя, остальных и жизни в целом.

– Так просто?

– Смеешься?

Эмия возмущенно пихнула хмыкнувшего Дара в бок, и они надолго замолчали.

Силуэты далеких деревьев, туманная речка над темным лугом и луна поверх мира – эту картину она повесила бы у себя в комнате над кроватью. И Павл обязательно спросил бы: «Почему ночь?»

Павл… Зачем о нем? Неужели скучает по дому?

– Эм, получается, что я ни в чем не определен?

– Получается.

Его пальцы нащупали сигаретную пачку, помяли ее пару секунд и отодвинули в сторону.

– А как решить – храбрый я или нет? Если я этого не знаю.

– Просто решить, что ты будешь храбрым в любой ситуации, независимо от сложности.

– А я смогу?

– Когда принимаешь решение, знаешь одно: «Я буду храбрым настолько, насколько я могу». И этого достаточно.

– А если есть вещи, которые я для себя определить не могу?

Она не стала спрашивать, какие.

– Многие не могут. И тогда за них это определяет жизнь – люди, события, ситуации. Проще говоря «страх». Хочешь, очень просто научу тебя отличать, определился ты или нет?