Вероника Мелан - Пообещай

– Давай.

Он сидел близко, улыбался и пах табаком. Она погладила его предплечье:

– Когда внутри тебя фраза: «Хочу, чтобы она меня любила… Хочу, чтобы они это сделали, оценили, поверили, уважали, хочу, чтобы они…» – это тебя определил страх.

– А если я сам?

– А если ты сам, тогда фраза другая: «Я выбираю любить. Выбираю уважать. Выбираю делать. Верить, не верить, идти дальше, стоять… Я. Выбираю». Понимаешь разницу?

– Наверное.

Она оставила его сидеть у окна.

Ей больше всего хотелось, чтобы он поднялся, пошел за ней следом, скинул майку, улегся рядом. Чтобы обнял, прижал к себе, послал, наконец, все к черту…

Но даже для этого он должен был определиться.

(Brand X Music – Chronos)

Эмия проснулась посреди ночи и какое-то время не могла понять, что не так? Снаружи мгла; рядом тихое дыхание Дара, покой. Но мир истончился, сделался чрезмерно проницаемым – Земля обычно такой не была. Пространство этого мира плотное, физическое, густое, а тут… Будто чужое присутствие, будто грани пересеклись и сделали амбар зыбким, а поле вокруг него совсем эфемерным.

Она тихо поднялась с матраса, придвинулась к окну, выглянула наружу… и поняла.

За окном прямо напротив нее висела, освещая двор перед хлевом, словно фонарь, звезда-послание.

Для нее – Богини Астрея.

Он открыл глаза, как только она поднялась с лежанки. Молча проводил ее взглядом, когда двинулась к окну, а сразу после к лестнице. Слушал скрип рассохшихся ступеней, гадал, стоит ли пойти следом. Напрягся, когда осознал, что снаружи темно и светло одновременно, снаружи странно.

Когда Дар скинул с себя тонкое одеяло, волоски на его теле стояли дыбом.

– Послушай, они простят тебя. Если вернешься сейчас, Суда не будет – все сочтут твою выходку шуткой, детской шалостью или перепадом настроения.

Говорила женщина. Причем голос ее звучал так громко, что будь у этого дома соседи, они однозначно повскакивали бы от шума.

Эмия стояла во дворе и смотрела на далекий город с белыми зданиями и радугой по небу, смотрела на обеспокоенную женщину с бронзовой кожей и тонкими нахмуренными бровями.

– Эмия, разве этот земной мужчина того стоит?

Дар едва мог поверить собственным глазам: на земле перед Эмией лежало что-то светящееся – шарик, звездочка? И в лучах этого предмета нарисовалось совершенно другое место – некий поражающий великолепием мир: высокие башни, летающие повозки, золотые флаги. Это тот самый Астрей?

– Вместе с этим посланием я передаю тебе лестницу для обратного перевоплощения – активируй ее, используй, чтобы вернуться. Суда не будет, Эмия, они обещали…

«Подруга? Родственница? Еще одна Богиня Верхнего мира», – интуитивно понял укрывшийся за стеной Дар. Сердце его бешено колотилось.

Про какой Суд речь?

Переломный момент, критическая точка – она ощущалась ему, словно черта в пространстве. Если Эмия ее пересечет…

Полыхала белым светом поляна; незнакомка, передающая послание, хмурилась.

– Эмия, я жду тебя здесь. Мы все ждем. Давай, будь благоразумна. Ты бы знала, чего мне стоило достать Лестницу Обратного Воплощения. Возвращайся. Жду.

Чужое лицо в воздухе застыло.

Застыл Дар вместе с собственным пульсом; стоял недвижимый силуэт Эмии – черный на фоне слепящего света. А после раздался ее голос, спокойный, как глас Богоматери.

– Передай Калее спасибо. Но нет – от Лестницы я отказываюсь.

Свет перед амбаром погас столь внезапно, что Дару на секунду показалось, что он ослеп. Сидя в оглушающей тишине, шокированный увиденным, он только сейчас понял, что она сделала. Для него. Ради него.

(Abel Korzeniowski – Eternal Love)

Его с самого детства пугало все: что мать никогда не придет, что он в целом мире один, что ему некуда и не к кому идти. Что не успеет, не сможет, не станет, не достигнет. Он боялся злых пацанов старшей группы и экзаменов по математике; боялся одиночества, пустоты и даже радостных моментов. Потому что после них, как говорили преподаватели с жестокой и матерой усмешкой, будет еще хуже.

Он не боялся одного – что смерть заберет его раньше.

Дарин спускался по лестнице торопливо, почти судорожно – неосторожно обломил ступней край гнилой ступени, занозил ладонь, чертыхнулся. К Эмии бежал торопливый и суетный, как великовозрастный ученик к молодой и красивой учительнице музыки. Чтобы признаться, что его накрыло, что он больше так не может, что ему срочно нужно ей сказать…

Когда подошел, обнял ее крепко, прижал к себе.

А слов найти так и не смог.

Он целовал так, что она верила: они одно, они вместе совсем, навсегда. Видела, что ему больше не страшно, что он за нее горой. И стало ясно, зачем она сбежала из Астрея, зачем променяла идиллию и покой на чувства. Потому что любовь – это когда ты хочешь один-единственный момент – этот. Чтобы он длился, длился, длился. Когда ты счастлив и тебе больно, что все закончится или просто изменится; когда ты судорожно готов держаться за человека, за его руку, за его сердце, когда ты отдашь все на свете, лишь бы вечно ощущать эту незримую нить.

Она помогала ему расстегивать платье, она тянула его к себе, она поддавалась вся и насовсем.

Поцелуй – это обещание, это дарение себя другому, это молчаливая клятва в любви.

Именно таким был состоящий из тысячи отдельных главный поцелуй Дара.

И до самого рассвета в амбаре не звучало ни слова.

– Я же тебе говорил! Давай, одеваемся!

В нее полетела рубаха. Чужая. Была тут же изъята с ругательством, и в руки комом легло смятое платье.

Эмия едва сдерживала смех.

Снаружи давно рассвело, и это нормально. А из ненормального: снаружи вполне различимо и отрывисто звучали мужские голоса – к сараю пожаловали не то хозяева, не то такие же, как Дар с Эмией, «гости».

– Спускаемся тихо! Только не скрипи…

– Я легче. Я не скриплю.

– И говори тише.

Вжикнула и соединила разрез на джинсах молния; в ворот майки-поло пролезла вихрастая после сна голова.

– Может, лучше поздороваемся с ними? Спросим, как проехать к виноградникам Эрла?

– Сами найдем. Все сами!

Она не стала спорить.

Им, как ни странно, удалось пробраться к спрятанному в кустах скутеру незаметно. И так же незаметно завести мотор. А уже спустя минуту они уносились от чужого гостеприимного амбара с радостным смехом и улюлюканьем.

(André Gagnon – Le Pianiste Envolé)

Дар обнимал Эмию, и их обоих обнимал речной бриз. Трепыхался, растянутый по ветру, шелковый лиловый шарф с лавандовым принтом.

Старик Эрл обрадовался и вернувшимся постояльцам, и матрасу с постельным бельем – «не заметил», что грязное. А после преподнес «молодым», коими он видел пару, подарок в виде двух билетов на небольшой теплоход, курсирующий по озеру Тволь до Бенде и обратно.