Вероника Мелан - Пообещай

Ну, что на этот раз? Еще одна Лестница трансформации?

Послания между Верхним миром и миром людей запрещены в принципе. А уж частые послания…

Ночью в виноградниках оказалось на удивление холодно. Шептались от ветра разлапистые листья; липла к чистой обуви сырая, вымоченная прошедшим около полуночи ливнем земля.

– От Лестницы ты отказалась – твое право. Но я… уловила координаты места, откуда пришло твое послание.

Калея выглядела необычно – растрепанной, без капли макияжа и, кажется, в халате. Она писала это послание дома и почему-то то и дело оборачивалась на запертую дверь. Боялась, что войдут?

Лежащая на земле звезда-футляр испускала из своего недра такой яркий луч, что Эмия тревожно оглядывалась тоже – не заметят ли из отеля? Она, конечно, постаралась приглушить звук, но вот свет сделать тусклым не смогла. Лишь выругалась про «божественные штучки».

В траве беспокойные, как сирены, свистели цикады; в остальном вокруг тихо, лишь холодно, но чего хотеть, если небо ясное.

Калея на сообщении вновь оглянулась на дверь и приблизила лицо к источнику записывающего устройства:

– Послушай, сегодня я видела прогноз катастроф, а ты ведь человек – ты помнишь? Черт, я знаю, что мне нельзя этого передавать…

Подруга никогда на памяти Эмии не нервничала, но сейчас дергалась так, будто сама стала человеком.

– Скажи, вы не летите назад этим утром? Я надеюсь, что нет, потому что сегодняшний рейс шестьдесят два сорок один… он… В общем, самолет неисправен, не садитесь в него. Поняла? И я тебе ничего не передавала, слышишь? Не пересылай звезду назад, расформируй ее…

Запись кончилась неожиданно. Оборвалась, как закончившаяся в кассете пленка, как прервавшийся сигнал.

«Я тебе ничего не говорила… Рейс шестьдесят два сорок один…»

«Спасибо, Калея».

Эмия только теперь поняла, как сильно продрогла – не взяла с собой ни кофты, ни на худой конец пледа с кресла, – вынеслась наружу, как конь на скачках – с пеной у рта.

Оболочка звезды под ее руками рассыпалась снежной пылью и погасла, осев частицами в почву. Почему-то затихли сверчки.

Когда Эмия развернулась, чтобы пойти назад, то увидела стоящего в тени кустов Дара. Со сжатыми в полосу губами и белым (или ей показалось?) лицом.

– Что ты собираешься делать? – напирал он, как прокурор в милицейском кабинете. – Что?

Эмия тушевалась.

– Ничего.

– Ничего?!

Они ругались прямо между кустами – вдали от спящего дома и его ничего не подозревающих постояльцев.

– Ты знаешь, что самолет упадет, и ничего не собираешься делать?

Дар мерз, как и она, но, озверев, не замечал, что трясется.

– Она не сказала, что он упадет! – шипели в ответ. – Она сказала, что «неисправен». И это не значит, что обязательно упадет.

– Ага! Или что взлетит. Или что приземлится!

– Дар!

– Что – Дар? Я не должен был этого слышать? А услышал, уж извини. И забыть не могу. Да и не хочу.

Последнюю фразу он плюнул под ноги в таком презрении, будто напротив стояла не любимая женщина, а предводитель вражеской банды.

А после в полном молчании развернулся и зашагал к отелю.

Дальше ссорились уже в номере, в темной комнате, – то шепотом, то грозно поднимая тон:

– Послушай, это не мы решаем, когда и где произойдет беда, но она всегда случается не просто так, понимаешь? И нельзя на нее влиять. Потому что, когда смерть проходит очень близко, она «будит» людей, заставляет их думать иначе, менять ценности.

– Проходит близко? – едва бросил сгорбившийся на кровати Дарин. – Или когда накрывает? Чем они будут думать мертвые?

– Они не обязательно…

– Самолет неисправен, черт подери! – почти что кричал он, позабыв про людей в соседних номерах и ночь. – А я должен сидеть и ничего не делать?

– А что ты собираешься делать?

– Не знаю.

Он стал другим – металлическим и очень-очень сосредоточенным.

– Вот только меня удивляет, что ты ничего не хочешь с этим делать.

Паузы после «ты» вполне хватило бы для любого изощренного ругательства.

– Я знаю, что нельзя. Что у этих людей нет иного шанса, чтобы проснуться. Потому и не пошла работать в отдел катастроф.

– Слушай, кто их формирует, а?

– Жизненная Программа.

– Программа? А программу кто формирует?

– Я не знаю.

– Точно не знаешь? Или скрываешь?

– Я ничего от тебя не скрываю! И вообще…

Они бранились так, будто никогда не целовались и не обнимали друг друга на палубе днем.

– Что – вообще?

Прежде чем ответить, Эмия молчала непривычно долго. Слишком долго для той искренней и чистой душой особы, с которой он привык иметь дело.

– Если эти люди умрут, значит, их сочли безнадежными.

– Безнадежными? – Дарин почему-то мгновенно осип. Долго смотрел в напряженное и хмурое женское лицо и качал головой, не находя слов. – Не знал, что в твоем словаре есть такое слово.

Сказал, как признал: «Безнадежная тогда – это ты».

А после сбросил ботинки и забрался под одеяло, как был – в майке и джинсах.

Она пробуждалась при солнечном свете и под пение птиц – размякшая и довольная. По обыкновению, еще не открыв глаза, принялась строить планы о том, куда они сегодня: в парк Альвелье или питомник диких кошек. Говорили, что в Лаво собраны очень редкие экземпляры животных из Красной Книги – вот бы увидеть. Но Дар в «зоотюрьму» не хотел – нужно спросить, не передумал ли?

Эмия открыла глаза и вдруг отчетливо поняла, что находится в комнате одна.

Беглый осмотр подтвердил: ни майки, ни джинсов, ни сумки, ни кроссовок. Ни, понятное дело, Дарина.

Она бежала вниз по лестнице, как невротичная мама непутевого сына. К стоящему за стойкой Эрлу обратилась еще издалека:

– Вы его не видели?

Оказалось, видел. Пробудился от звона колокольчика в три ночи, вызвал, как просили, такси. Куда вызвал? В аэропорт.

И, словно зная, что покажет новости в нужном месте и в нужное время, включился телевизор – щелкнул пультом один из завтракающих в смежном зале постояльцев. И тут же тайфуном новостей взорвался экран и голос ведущего.

Показывали Дарина. Стоящего перед воротами к выходу на проверку с самодельным щитом в руках: «Самолет неисправен! Не садитесь!»

Боже, где он взял щит? Когда успел нарисовать?

Эмия, ощутив приступ дурноты и слабости, пошатнулась. В неверном и болезненном темпе заколотилось в груди сердце – пришлось взяться за стойку.

– Не садитесь! Самолет неисправен! – кричал Дар, и пассажиры волновались. Понимали его речь, потому что рейс направлялся в Державу, и колыхались на месте, как водоросли. Лица бледные, обеспокоенные – к воротам проверки безопасности никто не спешил.

Снимали нарушителя спокойствия с телефона. Телефон этот дрожал, и потому изображение скакало тоже. Какое-то время, заглушая звуки аэропорта, непонятно и быстро говорил телеведущий (видимо, запись транслировали не в прямом эфире), и за время его речи на Эмию трижды успел бросить взгляд удивленный Эрл.