Людмила Астахова - Шесть дней Ямады Рин

— Как ты себя чувствуешь? — интересуется. — Может, организовать быстрый перекус, а?

— Растворимую кашу на холодной минералке?

— Зачем обижаешь? — по-детски надувает губы Рё. — Я, между прочим, отлично готовлю. Была уйма времени научиться.

Двигается он легко и не похоже, что слишком тяготится огнестрельной раной в плече.

— Нет уже никакого ранения! Когда оборачиваешься, всё заживает, — улыбается Лис. Хитренько так, глаза блестят. Радуется, поди, что я за него волнуюсь. — Но шрам останется.

Мы запросто болтаем, как будто ничего такого не произошло, отчаянно сопротивляясь необходимости поговорить по существу. А капучино и вправду вкуснейший, лучший из всех выпитых прежде. И пенка очень кстати. Рё аккуратно вытирает мне «усы» на верхней губе под бешеный грохот готового выскочить из груди сердца.

— Эта ведьма… мать Томоэ, она научила его ритуалу, который призывает… кого-нибудь типа меня, — тихо и немного виновато говорит лис. — Не так сложно, на самом деле, если ты Мастер горы. Даже без шаманского дара это, знаешь ли…

— Мне Сяомэй уже все уши прожужжал, не отвлекайся, — нетерпеливо отмахиваюсь я, а сама придвигаюсь ближе, чтобы видеть его глаза. Это очень важно для меня сейчас — видеть его живое яркое лицо, все целиком, не упуская ни одно самой незначительной детали: золотистых искорок в глубине зрачка, обветренных корочек на губах и крошечной ямки на худой щеке. Говорят же можно кого-то «глазами есть». Вот я и «объедаюсь» моим Лисом.

— Представь, как это противно было — подчиняться какому-то… недоумку? Не святому, благословенному богами, не аскету-отшельнику, не мистику, познавшему тайны мироздания, а обычному сутенеру, заучившему несколько фраз, точно попугай. Конечно, я не собирался никого убивать по его указке. Особенно тебя, Рин. Веришь, ты же веришь мне?

Ему тоже очень важно услышать мой ответ. Настолько важно, что его руки обхватывают мои плечи, притягивают еще ближе.

Верю ли я? Да, я верю.

Я говорю это вслух и не слышу собственного голоса, так гулко стучит кровь в висках, так безумно колотится мое глупое сердце.

— Если бы ты приняла меня в клан сразу, то…

Да, да, я понимаю. Ритуал, такой же как при братании или усыновлении, священный и непреодолимый для любого колдовства. Но я выпендривалась, сама не ведая того, заставляла Лиса придумывать новые и новые трюки, чтобы обмануть Томоэ. Все эти дни он не спал, а чтобы не свалиться замертво — ел как не в себя. Даже голубей.

— Фу! Городских нельзя есть, они полны всякой заразы, как крысы, — фыркаю я и вижу, как краснеют кончики ушей Рё.

Ага! Значит, крысы тоже были в его урбанистическом меню. Ах, ты ж бедняжка мой… Бездомный, голодный, одинокий лисенок.

А волосы у него на ощупь — чистый шелк, черный, текучий, ласковый. И это не лисьи чары, нет. Это мои руки сами захотели обнять его за шею. Это я по собственной воле потерлась щекой об его щеку — гладкую и теплую.

— А теперь, — вопрошает он. — Теперь ты возьмешь меня… в клан, Хозяйка Рин?

Я хочу ответить «да», делаю судорожный вздох и… губы Рё касаются моих губ. Легко-легко, нежно-нежно. Что же это? Вот так, значит?

— Ох, я целова… — я всего лишь хочу объяснить, что в последний раз целовалась в средней школе, лет в двенадцать, в щечку, с мальчиком, которому родители очень скоро запретили со мной дружить.

Пусть Лис не ждет от меня мастерства. Я, правда, не умею. И сгораю одновременно от стыда и от счастья. Потому что наука оказывается невелика, а с таким учителем — и подавно. Я быстро осваиваюсь, смелею и даже наглею. Так, кто же из нас тут искуситель, в конце концов?

— Ах вот ты какая, — смеется мне прямо в губы Рё. — Думаешь, меня так легко победить?

Да какая там победа? Я сдаюсь сразу, без боя, на милость сильному. И пылкому, и нежному. У которого по-лисьи острые зубы, когда они ласково терзают сначала верхнюю мою губу, затем нижнюю. А вкус крови из неосторожно прокушенной ранки пьянит, словно драгоценное вино…

И вдруг Лис отстраняется — резко и жестко.

— Ты ведь…

— Ну-у-у… да, — смущенно бормочу я, торопясь оправдаться. — Не, а как тут быть? У нас либо ты со всеми, либо — ни с кем. И я… не стала…

Но Рё, похоже, это не интересно.

— Рин, ты… знаешь, что в тебе есть кровь ками?

— Ками? У меня?

Чепуха какая. Я трясу головой и машу руками одновременно, чтобы он понял — я не знала, я первый раз это слышу. Ну поверь, поверь же мне!

А он вскакивает с дивана и делает шаг назад, потом еще один, и еще. И превращается в белоснежного лиса — прекрасного и ужасного, разбрызгивающего вокруг себя серебряное сияние, словно воду. И девять его хвостов пылают белым огнем.

Да, что, черт возьми, я делаю не так?

Рё исчезает в ослепительной вспышке, а я остаюсь одна в темной комнате. Совершенно одна.

По-прежнему ночь. Я сижу посредине гостиной, на том самом месте, где обычно стоит кедр Сяомэя, прижав колени к груди и обхватив себя руками. Наверное это и называется «держать себя в руках». Чтобы не взорваться на тысячу серебряных осколков, разя насмерть отчаянием всех в кого такой случайно вонзится.

Сначала я просто не могу поверить. Нет, говорю я себе, сейчас он вернется. Вот сейчас, через несколько минут, через полчаса, через час, ближе к рассвету… Но Рё не возвращается.

Потом я начинаю перебирать в памяти каждое слово, сказанное друг другу. Режу лезвием на тончайшие полупрозрачные лепестки каждую эмоцию, каждый вздох и взгляд. Что, что я сделала? Чем обидела? Почему, почему он убежал? И не нахожу ответа — ни логического, ни мистического. Но я не плачу, нет. Я, вообще, не умею плакать. Тру сухие глаза, глотаю горячий и сухой комок застрявший в горле. Это, надо думать, наш единственный поцелуй. Потому что так болит, так сильно, что даже кричать не могу.

Затем все мысли и предположения выгорают дотла, и я просто таращусь в пространство перед собой — пустая, как древняя ваза из исторического музея. Сколько проходит времени я не считаю. Какая разница, если Рё нет рядом? Нет никакой разницы.

За окнами постепенно светлеет, небо медленно наливается рассветными красками и узкий край солнца настойчиво намекает мне, что начался новый день — седьмой, если считать первым, тот, когда я впервые увидела моего Лиса.

Еще какое-то время я лежу на полу в полосе солнечного света. И любуюсь-не могу наглядеться на тоненькую белую шерстинку, пока она тоже не исчезает. Жадина, какой же он жадина, этот лисий оборотень! Ему для меня шерстинки жалко!

Потом я лежу на спине, подражая морской звезде, раскинув руки и ноги в сторону. И смотрю в потолок бездумно, как эта самая безмозглая донная тварь.

Лежать мне скоро надоедает, я встаю и вижу на кресле свой белый халат и головную повязку с тремя иероглифами — четыре, восемь, девять. И вспоминаю, что я не просто Ямада Рин, я — Мастер Горы целого клана. Мои люди должны знать, что я жива.