Саша Ино - Огонь Черных лилий

Ясмин медленно просыпается. Как хорошо засыпать рядом с дорогим человеком, а потом просыпаться вместе. Главнокомандующий открывает глаза, в рассветной синеве окна хорошо очерчены контуры спящего Винсента, которого он заключил в объятия и не отпустил до самого утра.

— Просыпайся, соня, — необычно нежный Ясмин целует любовника в веки.

Винсент распахивает глаза.

— Уже? — спрашивает он.

— Да.

— Все тело ломит.

— Нас ждет работа.

— Я не пойду…

— Надо.

— Форма грязная… Ты ее вчера усиленно пачкал.

— Запасная в шкафу.

— Черт…

Ясмин едва заметно улыбнулся.

— Ты все предусмотрел… — протягивает Винсент, — Ладно. Я в душ.

Он невольно кладет руку на спину партнера, но тут же ее отдергивает, как будто коснулся раскаленной конфорки.

— Все хорошо? — отзывается Ясмин.

— Конечно, все супер, — врет Винсент и убегает в ванную.

Потом в полном молчании они завтракают на просторной кухне, скорее напоминающей зал дворца. Ясмин, облаченный в чистейшую белизну формы с золотыми отворотами на рукавах и воротнике, пьет сок и аккуратно сворачивает в треугольники ломтики сыра. Винсент курит, запивая вред ладана отравой искусственного кофе. Все попытки Ясмина приучить его к правильному питанию пошли прахом.

После трапезы они спешно одеваются.

— Я вызвал тебе водителя, — торопливо кидает Ясмин.

— Я поеду басом, — отказывается Винсент.

— С гражданами? Прекрати. Они тебя разорвут.

— Сегодня ночью ты уже сделал это за них.

— Водитель в пути.

— Я не хочу… Опять на твоей машине заявлюсь.

— У тебя было ночное совещание.

— Ага, — Винсент приспускает воротник, — Ты на это глянь. Хорошее совещание, однако.

Шея окрашена в лилово-бордовые цвета страстных поцелуев и тугого ошейника.

— Ты воротник не тереби, и тогда никто ничего не увидит, — невозмутимо отвечает Ясмин.

— Может, я останусь.

— У меня?

— Дома.

— Нет.

— А у тебя?

— Я бы хотел, чтобы ты каждый день ждал меня с работы.

— Как жена?

— Ты и есть моя жена.

— Может мне начать носить женские платья? — язвительно бросает Винсент.

— Нет, мне нравится стягивать с тебя грубую ткань блеклой формы, под которой прячется нежный бархат твоего тела.

Винсент покрывается пунцовыми пятнами.

Бессильная злость.

— Обожаю тебя, — шепчет Ясмин и целует любовника в губы.

— А я тебя ненавижу.

— Мне наплевать. Пойдем.

Винсент кивает.

— Все же мы мужчины и должны работать, — продолжает Ясмин, закрывая дверь на код. — Так ведь, Винсенте?

— Ненавижу тебя.

— Позвони сегодня.

— Ладно, я позвоню, — отвечает Винсент, хотя знает, что не выполнит обещания.

Ясмин еще раз жадно впивается в губы спутника и выходит навстречу машине. Через какие-то десять минут своего транспорта дождется и Винсент.

Он сплевывает на снег и закуривает.

Глаза останавливаются на сером небе. Хочется вырвать, но нечем, поэтому надо курить.

Крепкий кофе горчит на языке, прогоняя тени сонных грез.

Люблю кофе.

Ненавижу сливки, они разбавляют истинный вкус, как и все полутона в нашей жизни. Люди придумали кучу замен подлинным истинам. Сегодня по пути на работу в разукрашенном морозом окне я видел толпы зомби. Они серым роем безмолвных осколков великих надежд эпохи торопились в муравейник, чтоб отдать дань иерархии. Зомби — теперь так называется социум.

Эй! Винсент! И чем же кукольный генерал недоволен?

Генерал. Смешно.

Когда мы покидали «города-помоины» и шли за звездой, мысль о чинах и погонах меня никогда не посещала. В том-то и беда. Я не задумывался о выгоде и последствиях. Бой — только в нем истина. После войны следует мир, бесцеремонно крадущий мечты у своих вдохновителей.

Что делать дальше?

Скучная работа с бумажками. День за днем, проклятая спираль полной бессмыслицы. Я устал от этого ненужного бега в никуда. Я бы мог работать в штабе, но и там, чем мне заняться? Строить карательные бригады по ровной линии дисциплины. Зачем? Скучно. Моим именем и так названы книги по практикам использования огнестрельного оружия. Пожалуй, все, что я умею — хорошо стрелять. Просто жить я не могу, не приучен.

Пресный кофе.

А я умер… Ла-ла-ла.

Пустота. Грех даже иронизировать.

Я лезу в карман пиджака, тянущего упругостью кожаной полоски. Извлекаю ее на свет.

Ошейник с кольцом.

— И зачем ты его сюда сунул, Ясмин, — шепчу я и поигрываю садисткой штуковиной, механически раскручивая ее на пальце за металлическое кольцо.

Интересно, во что превратилась моя шея?

Срываюсь с места. Зеркало в шкафу встречает меня отражением бледной физиономии.

Это я?

Никак не привыкну к своему лицу без налета серой пыли с пустырей окраины.

Опускаю ворот.

Какой вернисаж!

Моя шея окрашена в разные оттенки сине-красных подтеков. Причудливое сочетание бардового удушья ошейника и лиловых засосов, оставленных нежностью Его холодных поцелуев. Да если так разобраться все мое тело одна сплошная карта обжигающей страсти Ясмина.

Я начинаю истерически смеяться, ощущая, как тянет кожу под лопаткой. Укус оказался значимым, и кто просил так впиваться мне в кожу?

Бравые революционеры…

Если бы те зомби на улице видели меня сейчас, чтобы они сказали?

Настоящий генерал Великой Революции всего лишь кукла в руках еще одного Легендарного Персонажа новейшей истории.

И на нас ровнялась эпоха!? Как забавно.

Но нет, люди молились на наши бледные тени, призраки ненастоящих нас, затмившие своих живых прототипов.

Я сажусь на место и жадно закуриваю.

Ладан лучше поцелуев.

Я устал.

В моем кабинете нет даже окон. Я обязан трудиться на благо общества, и ничто человеческое не должно меня отвлекать, поэтому все предусмотрено, чтобы я погряз в работе. Все должно быть рационально. Серая коробка министерства скрывает, словно спичечный коробок, суетливую деятельность своих муравьиных обитателей. Работайте-работайте, пока двигаются и шумят ваши шестеренки.

Никогда не думал, что моя мечта прозвучит фальшивой струной. Она была так прекрасна, а теперь, читая сухие буквы на страницах уставов и книг революции, я едва ли могу узнать свои мысли. Это не мое. Я так никогда не мог бы сказать. Слова сплетаются в предложения, от того становясь еще непонятнее и чужероднее. Кто-то намеренно извратил смысл прямотою и грубостью слога. Мои творения отделились от меня и стали жить своей жизнью. Скучной и чужой, даже враждебной моему сознанию.

Я идиот.

Неутешительный итог моей бесполезной жизни.

Хотя я еще не умираю.

Стоп. По состоянию моего внутреннего мира, могу констатировать полную и бесповоротную смерть. Безоговорочную капитуляцию перед лицом действительности.